Мужчины выглядели немытыми, голодными и изможденными. Большинство в коричневых вельветовых штанах и черных беретах.
Как бы Изабель ими ни восхищалась, ей не хотелось бы оказаться среди них.
– Пойдем, – сказал Гаэтон.
Он провел ее мимо костра к маленькой грязной палатке с пологом. Изабель согнулась и пролезла внутрь. Спальный мешок, куча одежды и пара стоптанных ботинок. Воняло носками и потом.
Гаэтан сел рядом с ней и завязал полог. Лампы он не зажигал.
– Изабель, – выдохнул он. – Я скучал по тебе.
Она наклонилась, позволила ему обнять себя и поцеловать. Когда поцелуй закончился – слишком быстро, – она перевела дыхание и постаралась сосредоточиться.
– У меня сообщение для твоей группы, из Лондона. Поль получил его сегодня вечером. «Долгий плач осенних скрипок».
Он резко втянул воздух. Сообщение было, конечно, закодировано.
– Что-то важное? – спросила она.
Гаэтон нежно взял ее лицо в ладони, потянулся снова поцеловать. Поцелуй получился грустным. И вновь прощальным.
– Настолько важное, что мне надо уходить. Прямо сейчас.
Она только и смогла, что кивнуть.
– Вечно нет времени, – прошептала она.
Каждое их свидание было словно украдено и всегда заканчивалось внезапно. Они встречались, любили друг друга в темных грязных палатках или пыльных комнатах, а потом он исчезал. Они не могли полежать вместе обнявшись, поговорить. Иногда уходить приходилось ей. Каждый раз, когда он прижимал ее к себе, она думала: вот и все, мы видимся в последний раз. И ждала, что вот сейчас он наконец скажет, что любит ее.
Она убеждала себя, что это все война. Что он любит, но боится признаться, боится потерять ее; что если он заговорит о чувствах, будет еще больнее. Иногда даже сама в это верила.
– Насколько это опасно?
Снова молчание.
– Я тебя найду, – пообещал он. – Может быть, выберусь в Париж на денек. Сходим в кино, вместе посвистим на кинохронике, погуляем в саду Родена.
– Как настоящая парочка. – Она постаралась улыбнуться. Они всегда говорили друг другу что-нибудь в таком духе, делились мечтами о другой жизни.
Он прикоснулся к ее лицу – с такой нежностью, что у нее слезы навернулись на глаза:
– Как настоящая парочка.
В последние полтора года война становилась все ожесточеннее, а вместе с ней ожесточались и немцы. Вианна нашла и спрятала в приюте тринадцать еврейских детей. Сперва она обследовала ближайшую округу, следуя указаниям OSE
[6]. Со временем настоятельнице удалось связаться с «Джойнт», Американским еврейским объединенным распределительным комитетом – группой, объединяющей еврейские благотворительные организации в Америке. Они поддерживали тех, кто спасал еврейских детей, и связали Вианну с другими нуждавшимися в помощи. Иногда матери приходили к ней сами и со слезами на глазах умоляли помочь. Вианна никому не отказывала, хотя каждый раз боялась до дрожи.
Шел июнь 1944-го. Неделю назад в Нормандии союзники высадили десант в сто пятьдесят тысяч человек. Вианна стояла в своем классе в приюте и смотрела на печальных ребятишек, понуро склонившихся за партами. Конечно, они устали.
В последний год бомбежки почти не прекращались. Налеты случались так часто, что Вианна уже не тащила детей в подвал, если сирены выли посреди ночи. Теперь она просто обнимала их покрепче, пока не прозвучит отбой тревоги и не смолкнут взрывы.
Впрочем, они никогда не замолкали надолго.
Вианна хлопнула в ладоши, привлекая внимание. Может, игра немножко поднимет настроение.
– Бомбежка, мадам? – спросил Эмиль. Ему исполнилось шесть, и о матери он больше не вспоминал. Когда спрашивали, отвечал, что она «заболела и умерла», и все. Он не помнил, что когда-то его звали Жан-Жорж Рюэль.
Пятилетний Даниэль тоже не помнил, кем был раньше.
– Нет, вовсе нет, – успокоила Вианна. – Просто я подумала, что у нас жарковато сегодня.
– Это из-за светомаскировки, мадам, – сказала Клодин (бывшая Бернадетт). – Мать-настоятельница говорит, что в шерстяной рясе чувствует себя копченым окороком.
Дети засмеялись.
– Жара лучше, чем зимний холод, – сказала Софи, и все согласно закивали.
– Я подумала, – продолжила Вианна, – что сегодня неплохо было бы…
Договорить она не успела. С улицы донесся звук мотора, а потом по коридору прогрохотали тяжелые шаги.
Все замерли.
Дверь в класс распахнулась.
На пороге стоял фон Рихтер. Подходя к Вианне, он снял фуражку.
– Мадам, – начал он, – можно вас на минутку?
Вианна кивнула.
– Дети, посидите минутку, почитайте, и смотрите не шумите.
Фон Рихтер взял ее под руку – грубо, до боли – и вывел во дворик. Рядом булькал заросший мхом фонтан.
– Я хочу расспросить о вашем знакомом, Анри Наварра.
Вианна надеялась, что ей удалось не вздрогнуть.
– О ком, герр штурмбанфюрер?
– Анри Наварра.
– А, да. Из отеля. – Она сжала кулаки, чтоб унять дрожь в руках.
– Он ваш друг?
Вианна покачала головой:
– Нет, герр штурмбанфюрер. Мы знакомы, не более того. Городок у нас небольшой.
Фон Рихтер пристально смотрел на нее:
– Если вы врете в мелочах, приходится задуматься, о чем еще вы мне лгали.
– Герр штурмбанфюрер, я не…
– Вас с ним видели.
Он убьет меня, подумала Вианна. Она так долго была осторожна, не спорила с ним, не пререкалась, не встречалась взглядом без необходимости. Но в последние недели он стал непредсказуем, вечно на грани взрыва.
– Городок небольшой, но…
– Его арестовали за связь с врагом, мадам.
– О. – Больше ничего она выдавить из себя не смогла.
– Мы с вами об этом еще поговорим, мадам. В маленькой комнате без окна. И поверьте, я узнаю правду. Узнаю, работаете ли вы с ним.
– Я?
Он так сильно сжал ее руку, что, казалось, кость сейчас треснет.
– Если вы что-нибудь об этом знали, я буду допрашивать ваших детей… с пристрастием. А потом пошлю вас всех в тюрьму Френ.
– Не трогайте детей, умоляю.
Она впервые просила его о чем-либо, и, услышав отчаяние в ее голосе, он вдруг насторожился. Его дыхание участилось. В голубых глазах блеснуло возбуждение. Больше полутора лет она постоянно следила за собой в его присутствии, одевалась неброско, вела себя незаметно, не привлекала внимания, говорила только «да» или «нет, герр штурмбанфюрер». В одну секунду все ее труды пошли прахом. Она показала свою уязвимость, и он это заметил. Теперь он знал, как сделать ей больно.
