– Моя сестра обещала тебя убить? – Она не могла в это поверить. Но еще труднее поверить, что Гаэтон будет врать, чтобы помирить сестер. Даже в мягком свете лампы профиль у него был острый, четкий. Он не смотрел на нее и лежал так близко к краю кровати, что едва не падал.
– Она боялась, что ты не выживешь. Мы оба боялись.
Он говорил очень тихо, она с трудом его расслышала.
– Как в старые времена, – осторожно начала Изабель, боясь произнести неудачное слово, но еще больше – промолчать. Кто знает, будет ли у них другой шанс поговорить. – Ты и я, одни, в темноте. Помнишь?
– Помню.
– Тур, кажется, был целую жизнь назад. Я была совсем девчонкой.
Он молчал.
– Посмотри на меня, Гаэтон.
– Засыпай, Изабель.
– Ты меня знаешь, не отстану, пока не сведу тебя с ума.
Он вздохнул и повернулся к ней лицом.
– Я думаю о тебе, – сказала она.
– Не надо. – Его голос звучал глухо.
– Ты поцеловал меня. Это был не сон.
– Ты не можешь этого помнить.
Изабель почувствовала в его словах что-то странное, и ее дыхание на секунду замерло.
– Ты хочешь меня так же сильно, как я тебя, – сказала она наконец.
Он покачал головой, но она слышала только его молчание и как дыхание его участилось.
– Ты думаешь, я слишком молода и невинна, слишком порывиста. Слишком… слишком. Я понимаю. Про меня всегда так говорили. Я слишком инфантильная.
– Дело не в этом.
– Но ты ошибаешься. Два года назад ты был прав. Я сказала, что люблю тебя, и звучало это, наверное, безумно. – Она вздохнула. – Но это правда, Гаэтон. Может быть, единственное, в чем я уверена. И единственная разумная вещь в этом кошмаре. Любовь. У нас на глазах рушатся города, наших друзей арестовывают и депортируют, и неизвестно, увидим ли мы их когда-нибудь. Я могу погибнуть, Гаэтон, – спокойно произнесла она. – И говорю об этом не как школьница, которой только бы парня заполучить. Это правда, и ты это знаешь. Мы оба можем погибнуть в любой момент. И знаешь, о чем я буду жалеть?
– О чем?
– О нас.
– Не получится никаких «нас», Из. Не сейчас. Я тебе толкую об этом с самого начала.
– Если я пообещаю больше об этом не заговаривать, ответишь на один вопрос, но честно?
– Всего один?
– Один. А потом засну. Обещаю.
Он кивнул.
– Если бы мы были не здесь, если бы не приходилось прятаться, а мир не разваливался на части, если бы сегодня был обычный день обычной жизни, ты бы хотел, чтобы были… мы? Гаэтон?
Изабель видела, как боль исказила его лицо, и эта боль была любовью.
– Это неважно, разве ты не понимаешь?
– Только это и важно, Гаэтон.
Она стала мудрей, чем прежде. Теперь она поняла, какой хрупкой может быть любовь и сама жизнь. Никто не скажет, она будет любить его только сегодня, или только на этой неделе, или же до глубокой старости. Может, он станет любовью всей ее жизни… или только на время войны… может, он всего лишь ее первая любовь. Она точно знала одно: посреди всех творящихся вокруг ужасов она нашла нечто неожиданное и прекрасное.
Нашла – и не собиралась терять.
Она чувствовала его дыхание на своих губах, ближе любого поцелуя. Склонилась над ним, не сводя с него прямого, ясного взгляда, и потушила лампу.
В темноте она зарылась в одеяло и прижалась к нему. Поначалу он лежал неподвижно, напряженно, как будто боялся к ней прикоснуться, но постепенно расслабился, перевернулся на спину и начал похрапывать. Позже – хотя сказать, сколько прошло времени, она не смогла бы, – она закрыла глаза и обняла его, чувствуя, как медленно вздымается и опадает его грудь. Как положить руку на поверхность океана летней ночью, в прилив.
Крепко прижавшись к нему, Изабель заснула.
Кошмары не отпускали. Где-то на краю сознания звучали ее собственные всхлипы, она слышала голос Софи мама, ты утянула все одеяла, но не просыпалась. Во сне она сидела на стуле, ее допрашивали. Мальчик, Даниэль, он еврей. Отдай его мне, требовал фон Рихтер, тыча пистолетом ей в лицо… а потом его лицо расплылось, расплавилось и он превратился в Бека, укоризненно качающего головой, с фотографией жены в руках, и половины лица у него не было… А потом Изабель лежит на полу, истекая кровью, и умоляет: прости меня, Вианна, а Вианна в ответ кричит: тебе здесь не рады…
Она проснулась, тяжело дыша. Кошмары мучили ее уже шесть дней; всякий раз она просыпалась обессиленной. На дворе ноябрь, а от Изабель так и нет никаких вестей. Вианна выбралась из-под одеяла. Пол был холодным, но все же пока не по-зимнему. Вианна потянулась за шалью, которую оставила в ногах кровати, завернулась в нее поверх платья.
Фон Рихтер занял верхнюю спальню. Вианна отдала ему весь этаж, переехав вместе с детьми вниз, и спали они теперь все вместе на двуспальной кровати в комнате Бека.
Неудивительно, что он ей снился. Здесь, казалось, до сих пор витал его запах. Запах, напоминающий, что человека, которого она знала, больше нет среди живых, что она убила его. Вианна хотела покаяться, но разве тут поможет покаяние? Она убила человека – достойного человека, несмотря ни на что. Он был врагом, но это не имело значения, так же как не имело значения, что она просто пыталась спасти сестру. Она знала, что поступила правильно. Ее мучили не сомнения, а сам факт. Убийство. Она убила человека.
Выйдя из спальни, она заперла дверь, стараясь не шуметь.
Фон Рихтер сидел на диване, читал книгу и пил настоящий кофе. От аромата у нее зашумело в голове. Кофе хотелось так, что почти мутило. Немец прожил здесь уже несколько дней, и каждое утро начиналось с аромата густого, хорошо прожаренного кофе, а фон Рихтер следил, чтобы она почувствовала запах, чтобы ей захотелось кофе. Естественно, ей не доставалось ни глотка, за этим он следил. Вчера утром вылил в раковину почти целый кофейник, улыбаясь и глядя ей в глаза.
С первой встречи она поняла, что фон Рихтер из тех людей, кто, получив даже крошечную толику власти, цепляется за нее двумя руками. Это стало ясно в первые часы его появления в доме – когда он выбрал лучшие комнаты и собрал себе самые теплые одеяла и все свечи, оставив Вианне всего одну керосиновую лампу.
– Герр штурмбанфюрер, – поздоровалась она, поправляя бесформенное платье и шаль на плечах.
Не отрывая взгляда от занимавшей все его внимание немецкой газеты, он бросил:
– Еще кофе.
Она взяла у него пустую чашку и ушла в кухню, вскоре вернувшись с новой порцией.
– Союзники зря тратят время в Северной Африке, – сказал он, принимая чашку у нее из рук и ставя на стол перед собой.
