– Да, перешли, – ответила Рашель. – Теперь мы все в безопасности.
– Я ведь была храброй, да?
– Да, – сдавленно выговорила Рашель. – Очень храброй.
– Мне холодно. – Сара судорожно втянула воздух.
– Теперь у нас будут конфеты. И пирожные. Я люблю тебя, Сара. И папа тебя любит. Ты наша звездочка. – Голос Рашель дрогнул, она больше не могла сдерживать слез. – Сердечко наше. Ты же знаешь это, да?
– Скажите Софи, что я… – Веки Сары затрепетали, она шумно вдохнула последний раз и затихла. Губы приоткрылись, но девочка уже не дышала.
Вианна опустилась рядом с Сарой, пощупала пульс. В наступившей мрачной тишине Вианне чудился детский смех; каким пустым стал мир без Сары. Вианна уже встречалась со смертью и горем, разрывающим душу на части, и от этого не было лекарства. Непонятно, как Рашель вообще еще может дышать. В любое другое время Вианна сидела бы рядом с подругой, держала ее за руку и рыдала вместе с ней. Или просто обнимала. Или разговаривала. Или молчала. Вианна свернула бы горы, лишь бы утешить подругу. Но сейчас все иначе. Ужас в том, что у них даже нет времени горевать.
Ради Рашель она должна быть сильной.
– Ее нужно похоронить, – как можно нежнее сказала Вианна.
– Она боится темноты.
– Там с нею будет моя мама. И твоя. А тебе с Ари надо спрятаться в погребе. О Саре я позабочусь.
– Как?
Вианна понимала, что Рашель спрашивает не о том, как прятаться в сарае, – спрашивает, как жить после такого, как спасти одного ребенка, потеряв другого, как продолжать существовать, прошептав «прощай».
– Я не могу ее оставить.
– Ты должна. Ради Ари.
Рашель, прерывисто всхлипывая, наклонилась к дочери, прильнула к холодной щеке:
– Я всегда буду любить тебя.
Вианна помогла подруге подняться на ноги, обняла Ари, прижала его к себе так крепко, что малыш опять расплакался.
Женщины добрели до сарая.
– Я приду за вами, когда все уляжется, – сказала Вианна.
– Уляжется… – глухо повторила Рашель, не отводя взгляда от раскрытой двери сарая.
Вианна деловито отодвинула машину, подняла люк:
– Там внизу есть лампа. И немножко еды.
С сыном на руках Рашель спустилась в погреб. Вианна прикрыла люк, вернула автомобиль на место и пошла к зарослям сирени, которую ее мать сажала еще тридцать лет назад. С тех пор сирень разрослась в настоящую рощу. А под ней, почти незаметные в буйной летней зелени, – три маленьких белых креста. Два – для младенцев, которых она не смогла выносить, и один – для сына, который прожил меньше недели.
Рашель была рядом с ней в те страшные дни, когда хоронили ее мальчиков. А теперь Вианне придется хоронить дочь своей лучшей подруги. Лучшую подругу своей дочери. Какой же всемилостивый Бог мог допустить такое?
Двадцать три
Близился рассвет, Вианна сидела перед свежим могильным холмиком. Хотела помолиться, но вера куда-то подевалась, вера – это из жизни совсем другой женщины.
Небо окрасилось в нежно-лавандовый цвет, потом порозовело – словно в насмешку, утро выдалось поразительно красивым. Во дворе Вианна содрала с себя окровавленную одежду, бросила прямо на землю, умылась под краном. Сняла с бельевой веревки ночную рубашку и вошла в дом.
Она была вымотана без остатка, в душе – пустота. От такой усталости не отдохнешь. Она сидела на диване и, закрыв глаза, вспоминала Антуана. Что она теперь ему скажет? Я больше не знаю, что правильно, а что нет. Я хочу спасти Софи, но что толку в безопасности, если ребенку придется расти в мире, где люди исчезают бесследно только потому, что молятся другому Богу? Если меня арестуют…
Дверь гостевой комнаты открылась. Бек, свежевыбритый, в форме. Вианна поняла, что он ждал ее возвращения. Беспокоился.
– Вы вернулись, – с облегчением сказал он.
И тут заметил оставшиеся кое-где следы крови и грязи. Повисла почти невыносимая пауза; он ждал, что сейчас она заговорит, расскажет, что случилось. А Вианна понимала: стоит раскрыть рот – и она начнет кричать. Или рыдать и требовать от него объяснений, как это так, почему детей можно запросто расстреливать в ночи.
– Мама? – В гостиную спустилась сонная Софи. – Я проснулась, а тебя нет. Я испугалась.
– Прости, Софи. – Вианна стиснула ладони коленями, не двигаясь с места.
– Ну, – кашлянул Бек, – мне нужно идти. Всего доброго.
Едва за ним закрылась дверь, Софи подсела к матери:
– Мам, мне страшно. Что-то произошло?
Вианна знала, что должна сообщить дочери страшные вести, а что потом? Будет обнимать ее, гладить по голове, утешать и уговаривать быть сильной? Как же она устала быть сильной.
– Пойдем, Софи, – проговорила она, поднимаясь с дивана. – Попробуем вздремнуть еще немножко, если получится.
Вианна думала, что в городе будут толпы солдат – винтовки наизготовку, лающие овчарки рвутся с поводков, площадь забита полицейскими фургонами, повсюду снуют эсэсовцы в черном. В общем, любые признаки тревоги.
Но все шло как обычно.
Они с Софи бродили по Карриво весь день, стояли в очередях, хотя было ясно, что это напрасная трата времени. Сначала Софи тараторила без умолку, но Вианна едва реагировала, да и как можно разговаривать о чем-то, когда в подвале сидят Рашель с Ари, а Сара накануне погибла.
Часам к трем Софи устала.
– Может, пойдем домой, мам? Здесь точно больше ничего не будет, мы просто теряем время.
Наверное, Бек ошибся. Или просто перестраховался.
Немцы явно не намерены устраивать облаву на евреев. Всем известно, что нацисты пунктуальны и строго соблюдают распорядок дня, особенно в части приема пищи, – а уж как любят французскую еду и вино – и во время обеда не станут заниматься арестами.
– Ладно, Софи, пойдем домой.
Даже на дороге из города было тише, чем обычно, но Вианна все же тревожилась.
– А Сара зайдет? – спросила Софи, открывая калитку.
Сара.
– Ты грустная, – заметила Софи.
– Да, мне грустно.
– Ты думаешь о папе?
Вианна глубоко вздохнула, положила руку на плечо Софи и сказала:
– Пойдем со мной.
Они сели на траву под яблоней.
– Мама, что случилось?
Вианна понимала, что все делает не так, но как надо – не представляла. Софи уже достаточно взрослая, чтобы ее не обманывать, но и для правды слишком мала. Вианна не имеет права рассказать, что Сару застрелили при попытке перехода границы. Дочь может проболтаться не тем людям.
