Тут-то недоросль с приятелем и вышли на крыльцо. Терентий заметил их почти сразу, подъехал, они уселись, и княжеский экипаж покатил по Известковой.
— Что, была речь о Калиостро? — первым делом спросил Давид Иероним.
— Нет, другие речи были. Зовет посетить ее особо, нанести утренний визит, — сказал Маликульмульк. — Чего-то ей от меня, видать, надо.
— Будьте осторожны, мой друг.
— Я осторожен.
Сказав это, Маликульмульк солгал, хотя лгать он не любил. На самом деле он готов был презреть всякую осторожность — лишь бы попасть за тот стол, где ведется Большая Игра.
* * *
Наутро в кабинете его сиятельства разыгралось целое сражение.
Князь, невысокий, плотного сложения, и на вид человек вполне мирный, имел одну особенность — любил побеждать противника, кем бы тот противник ни был. Отличившись на войне, он умел и за себя самого взяться — сам отучил себя от карточной игры, сперва выиграв несколько сот тысяч рублей, затем отучил от молодецких подвигов в чужих постелях, отдав душу и сердце рыжей красавице. Оказавшись в опале, он знал лишь победы на шахматной доске, где был непревзойденным мастером, и вот получил, наконец, неприятеля, одолеть которого весьма непросто. Неприятель этот звался — рижский магистрат.
Магистрат прислал на встречу с князем бургомистра Барклая де Толли, еще одного бургомистра — Бульмеринга, эльтермана Грошопфа и Раве — известного скупердяя, у которого зимой снега не выпросить. Магистрат знал, чего потребует Голицын — несколько немцев, служивших в канцелярии, исправно доносили о настроении князя.
— Я понимаю, что вы обременены! — восклицал Сергей Федорович. — Понимаю, что назначение на должность всякого водовоза требует по меньшей мере трех совещаний! Но кто из вас и когда, господа мои, в последний раз был в Цитадели и видел казармы? Это сущие развалины, к которым и подойти страшно! А казармы должны содержаться за счет города! Вот на сей предмет указ покойного государя — а нынешний его не отменял!
Этот указ от 28 ноября 1796 года Маликульмульк собственноручно нашел в шкафу и положил на голицынский стол, на видное место, чтобы в нужную минуту князь мог схватить его и возмущенно им потрясти, тыча пальцем в нужную строку: «…а как оборона государственная требует, дабы все верноподданные нам области оной соразмерно способствовали…»
Сам начальник генерал-губернаторской канцелярии стоял тут же, у окна, в ожидании приказа — мало ли какой еще документ вдруг потребуется. И ратсманы на него косились — любимчик его сиятельства, все вечера проводит в княжеской гостиной, что Голицыну в уши напоет, то князь и запомнит…
— Ваше сиятельство, магистрат не имеет надобности посещать Цитадель… — начал было Бульмеринг.
— Выходит, Рижская крепость — сама по себе, а Цитадель — сама по себе? — язвительно перебил его князь. — Кому же тогда принадлежат все сараи, халупы и хибары, которых добрые рижане понастроили на бастионах Цитадели? Диво еще, что не поставили там каменных амбаров! Если они к вам не имеют отношения, то я сейчас велю их разрушить! Кстати, все самовольные строения на бастионах и валах крепости тоже ей красоты не придают! Что вы об этом скажете?
— Это частные владения.
— Частные владения на государственной собственности?! Побойтесь Бога, господа. То, что вам вернули привилегии, коих вы лишились при покойной государыне, еще не значит, что можно строить сараи, где попало. Итак, вернемся к казармам…
— У нас нет денег, ваше сиятельство, — сказал Барклай де Толли. — Городская казна пуста, и виной тому расквартировывание войск, которое стало для нас чересчур большой тратой…
— Но на то есть квартирная касса.
— Она уже давно пуста. Город за свой счет строил здания в городских имениях, где расквартированы войска и вынужден еще выделять из своих годовых доходов в квартирную кассу не менее двенадцати тысяч рейхсталеров, но где их взять — неведомо.
— Вам позволено свободно ввозить иностранную соль, вам уменьшена пошлина с пшеницы, вам уже целый год позволено торговать с иногородними купцами по уставу о рижской коммерции…
И началось!
Маликульмульк стоял как монумент и лишь внимательно следил за головой князя — не повернется ли к нему, не прозвучит ли приказание. В душе он забавлялся, глядя на разгорячившихся ратсманов. Ратсманы защищали свои кошельки — не всякая тигрица станет так защищать своего тигренка. И докопаться до правды в их речах было бы затруднительно — да только канцелярия подготовила для князя бумажки с цифрами.
Он завершил аудиенцию тем, что пообещал: если магистрат на радостях, что вернулись прежние привилегии, начнет по-старому притеснять живущих в городе русских и латышей, то разговор с господами ратсманами будет суровый.
Длилось это побоище полтора часа.
Когда князь и его начальник канцелярии остались в кабинете одни, Голицын тихо выругался. Склока его утомила.
— Ваше сиятельство, могу я отлучиться по надобности ее сиятельства?
— Да, братец, ступай… Бумаги прихвати! Глядеть на них тошно!
Маликульмульк собрал все, что было разбросано по столу, поклонился и ушел. За дверью он вздохнул с облегчением — в стычке с магистратом никто не победил, но Голицын все более осознавал необходимость строгих мер, и это было хорошо. В какой-то мере спор генерал-губернатора с городом напоминал карточную игру — у каждой стороны были козыри, которыми следовало разумно распорядиться, а отсутствие нужных карт изощренно скрыть.
Главный козырь магистрата — покойный государь Павел Петрович, который отменил все благоразумные начинания своей матушки. Что-то еще предпримет новый государь?..
Объявив подчиненным, что уходит исполнять важное поручение князя, Маликульмульк неторопливо вышел из канцелярии. Философ, спешащий на свидание к дряхлой прелестнице, — это был прекрасный комический сюжет.
Варвара Васильевна ждала его в гостиной, в утреннем платье, причесанная без затей. С ней были мальчики, Володя с Васей, и Тараторка. В углу рукодельничала няня Кузьминишна.
— Ну что? — спросила княгиня. — Князь-то?.. Как он?
— Сердит, ваше сиятельство. К обеду подобреет. А я вот, может статься, и без обеда останусь.
— Не тоскуй, Иван Андреич, я велю тебе всего оставить, поешь потом на поварне. Ты слушай! Сам про Калиостро речь не заводи! Жди, пока она заговорит. Вопросов поменее делай! Коли она мошенница — то и без вопросов все тебе доложит!
Вечером Маликульмульк успел кое-что рассказать княгине, но про кокетство графини де Гаше умолчал. Можно было смеяться над неповоротливостью и неопрятностью Косолапого Жанно — да на здоровье! Это словно входило в негласное соглашение между родом Голицыных, с одной стороны, и господином бывшим-Крыловым, с другой. Но внутреннее бытие Косолапого Жанно никого не касалось, и как бы потешно ни выглядели заигрывания Мартышки с мужчиной намного себя моложе, делать это общим посмешищем Маликульмульк не желал.
