Труды необременительны, кушанье вкусное и сытное, комнатка отдельная от прочей челяди, жаль только, фрак с княжеского плеча маловат!
Нет, нет, сама Фортуна не оставляет иного выхода, кроме Большой Игры.
В окошке, еще не закрытом голубыми ставнями, появилась мопсовидная дама — она, голубушка, Мартышка, графиня де Гаше! К ней подошел кавалер с нечеловеческим профилем — впрочем, Маликульмульку доводилось видеть похожие на французских гравюрах; сдается, было время, когда в Париже они даже считались красивыми.
Герр фон Дишлер поднес свой замечательный профиль совсем близко к забавной мордочке графини. Что-то он ей старательно внушал, она отстранилась и даже отмахнулась от него красивой ручкой. Он эту ручку поймал и поцеловал.
Маликульмульк удивился — да у них же, кажется, амуры! Это следует запомнить, это пригодится…
Кто-то окликнул парочку, они разом повернулись и исчезли из окошка. Сейчас Маликульмульк видел один лишь стол, пустой, готовый для карточных сражений. Он затосковал — хотелось туда, где опытные игроки, а не бестолковые княгинины приживалки. Хотелось настоящего боя, дуэли четверых изощренных рассудков, с хитростями и уловками, хоть бы и шулерскими. Хотелось видеть маленькие столбики, сложенные из золотых империалов, тускло отражающие свечные огоньки. Это была жизнь! А он который уж месяц — вне жизни…
Вдруг он вспомнил — ведь еще не заключен договор с Фортуной. Поэтому карты лишь маячат вдали, а в руки не даются. И он тут же пообещал половину первого большого выигрыша переслать братцу Левушке. Левушка избрал военную карьеру, но что же это за карьера, если брат мыкается по гарнизонам и не имеет денег на лишнюю пару исподнего? Где, в каких небесных книгах написано, что у обоих братьев Крыловых будут столь нелепые отношения с деньгами?
— Господи, ты все видишь, — беззвучно сказал Маликульмульк, — половину ему тут же пошлю! А другую половину… ну, право, не знаю…
Еще лет пять назад он сказал бы: а другую половину буду тратить разумно, засяду дома, напишу оды — переложения из псалмов и иное душеспасительное, напишу хорошую комедию, в которой бичуются пороки… деньги помогут мне сотворить нечто, необходимое человечеству!..
Сейчас он этого сказать не мог. Засесть дома и сейчас возможно, достаточно объяснить его сиятельству, что муза посетила. Забраться в башню — и что далее?
А ничего. Мало ли начато? А заканчивать-то и нечем…
Лентул, из себя вылепленный, и тот все никак на бумагу не выкарабкается, сидит бестелесный за кулисами — дремлет, не проснется…
Пиеска занятная про пирог — раньше ее в три дня написал бы, не в стихах, понятно, прозой… Уж и о пироге с Шуазелем-Шульцем сговорился… Где пиеска, сочинитель?!
Отставной бригадир Дивов прошелся взад-вперед перед домишком. И по походке было видно — недоволен. Бунт, неповиновение! Невестка, рассердясь, сбежала, а он за нее в ответе. Подсказать разве, в какую калитку нырнула?
Пусть бы за руку привел домой и велел смириться. Не такие, как она, смирялись со своим бесчестием. Поживет в Цитадели, сперва будет от знакомцев прятаться, потом угомонится. С первых же денег ей бригадир новое платьице купит, много ли нужно, чтобы женщина вновь ощутила себя прекрасной? А шепотки и ухмылки за спиной — да ну их… И не такие, как эта госпожа Дивова, ради постоянного куска хлеба смирялись с шепотками и ухмылками.
Непонятное это злорадство сбило с Маликульмулька настроение, необходимое для плодотворных переговоров с Фортуной.
И вдруг он понял: что-то слишком долго Дуняшка с госпожой Дивовой пропадают у соседей. Взять веревочку или рогожку — минутное дело. А вот если Анна Дмитриевна действительно из-за переезда поругалась со свекром и отправилась к графине де Гаше, то это… это уже опасно…
На сей раз посредницей выступила, похоже, не покойная Маврушка, а Дуняшка. Но пока не раскрыта загадка Маврушкиной смерти, общество графини де Гаше — не самое желательное для госпожи Дивовой. А там ведь еще и загадка исчезновения Михайлы Дивова, к которой графиня тоже, возможно, имеет отношение. Вот только отравление шулера фон Бохума тут, кажется, ни при чем…
Маликульмульк стал вспоминать: было ли что в руках у Анны Дмитриевны или Дуняшки. Обе выскочили, накинув шали, а под шалью вполне можно спрятать узелок. Да только, если разгорелась ссора, уж не до узелков.
Даже если графиня де Гаше почему-то задумала дурное, то сейчас она вреда госпоже Дивовой, наверно, не причинит, так думал Маликульмульк, вред она сможет причинить, если уговорит госпожу Дивову пойти к себе в услужение. Тогда они куда-нибудь поедут вместе, а вернется графиня уже одна, и никто ее ни о чем не спросит. Старый бригадир, упрямый черт, выкинет беглую невестку из сердца и из памяти, благо что бездетна, искать никогда не станет, а соседям обычно на все наплевать…
И все же стоило бы убедиться, что госпожа Дивова цела и невредима.
Дождавшись, пока бригадир, хмуро гуляющий перед домом, отвернется и зашагает прочь, Маликульмульк перешел улицу наискосок и оказался в мертвом бурьяне. Он нажал на калитку, калитка отворилась. Тогда он вошел во двор.
Если на улице еще было светло — и от фонарей, и от окон, — то во дворе царил мрак. По нему вообще невозможно было бы передвигаться, если бы не одно-единственное светлое окошко. Вплотную к забору виднелась какая-то широкая и высокая, человеку чуть не по пояс, куча. Маликульмульк определил ее как остатки пожарища. Со стороны улицы их кое-как разгребли, и место заросло бурьяном, а во дворе эта дрянь так и осталась неубранной. И то сказать — чего с ней возиться? Эта часть города еще только образовывалась, застраивались какие-то огороды, земля, видать, была недорога. Вот вздорожает — сразу найдутся хозяева, вывезут кучу, поставят хороший деревянный дом.
Нащупывая косолапыми ногами гладкую тропинку, Маликульмульк продвинулся до середины двора. Там было все, что полагалось: цветничок под окнами дома, занятого теперь графиней де Гаше и ее компанией, холмик с дверью, ведущей в большой хороший погреб, сарай, хлев, курятник. В хлеву, стоявшем в самом дальнем углу, выкармливали на зиму свинку — это Маликульмульк определил по запаху. Возможно, имелась и корова — в предместьях многие держали скотину.
Тропинка вела в глубь квартала, туда, где обозначилось еще одно окошко. Сделав еще пару шагов, Маликульмульк налетел на невысокий заборчик, где-то в нем была калитка. Он задумался: надо же, всякий двор в городе — это как государство в государстве, с загадочными границами, со своей жизнью; наверняка тут и огородишки есть, и плодовые деревья… вот же силуэт справа, уж не яблоня ли полуоблетевшая с несколькими оставшимися на ветвях яблочками?
Это был плохо знакомый ему мир. Маликульмульк почитал себя человеком городским — то есть для него существовали Город и Природа, причем Городом был главным образом Санкт-Петербург, а Природа представлялась прекрасным и ухоженным английским парком с живописными развалинами, шедевром заезжего декоратора, и пейзанской хижинкой вдали, но без населения, ибо от населения один шум и хлопоты. А тут, извольте радоваться, ни то ни се — в трех шагах улица, почти городская, здесь же пейзаж совершенно деревенский…
