– Обещай мне, что, если я сейчас открою глаза, ты не исчезнешь.
– Исчезну, потому что ты меня не любишь. Если бы любил, то не заставлял бы так переживать.
Митя открыл глаза, и Маша бросилась к нему на шею.
– Какая же ты глупая, Маша! Ты же должна была чувствовать, все чувствовать. Ты хочешь меня сейчас почувствовать? – Он раздел ее и уложил в постель. – Ну как? Чувствуешь? Тебе хорошо? Отвечай немедленно, а то остановлюсь.
– А ты не можешь целиком в меня войти и там остаться жить? Мы бы рассказывали друг другу на ночь страшные истории и постоянно лежали, иногда вставали, чтобы поесть.
– Как мне хорошо с тобой! Я чуть с ума не сошел, когда ты сбежала от меня тогда, у Геры. Но я бы все равно тебя нашел, обязательно. Что, что с тобой?
Маша всхлипнула и замерла, прислушиваясь к тому, что происходило где-то внутри ее, потом содрогнулась всем телом, и из горла ее вырвался громкий стон.
– Можешь не отвечать, отдохни немного, и продолжим снова.
– Послушай, Дождев, ты хоть знаешь, что от этого бывают дети?
– Догадываюсь, а для чего же я столько тружусь?
– У нас уже обе подушки на полу, а матрац наполовину съехал.
– Ты же видишь, как я стараюсь.
Спустя час Маша рассказала ему, как его ищет Дымов, как все беспокоятся, что он сотворил с собой что-нибудь.
– А ты видела «Обнаженную М.»?
– Видела. Это ужасно. Неужели я такая на самом деле?
– Ты лучше, но я так по тебе скучал и томился, что и сам не знаю, как написал. Мне кажется, я мог бы писать тебя бесконечно, ты же постоянно меняешься, ты хорошеешь с каждым днем.
Над Кукушкином пылал закат, когда они вышли из дома и отправились звонить к Трушиным. Маша сказала Дымову, который взял трубку, что Митя нашелся и что первой же электричкой они вернутся в город. А потом они пошли бродить по дачному поселку. Отыскав в условленном месте ключ, зашли в Митин сад, открыли домик, летнюю кухню, нашли там немного грибного супа и мороженые сосиски. Митя принес с огорода помидоры и зелень.
– Мне постоянно хочется есть, – говорила Маша, аппетитно жуя наскоро приготовленный салат, – но только почему-то не дома. Вика вкусно готовит, но у тебя или с тобой все вкуснее.
В саду Митя залез на самую верхушку вишневого дерева и насобирал целую миску теплой от жары, сладкой и почти черной вишни. Потом они забрались в малиновые кусты и в темноте, на ощупь, собирали нежные, душистые, немного подвяленные и приторные ягоды.
На открытии галереи Руфиновы вели себя так, словно ничего существенного в их жизни не произошло. Борис не отходил от жены ни на шаг и всем своим видом показывал, как он горд и счастлив быть рядом с ней. Но Ольга в отличие от него, прогуливаясь по гулким светлым залам, не видела никого, кроме Дымова.
С утра, после торжественной церемонии открытия, на которой присутствовал Планшар, высокий лысоватый человек в светлом костюме – возле которого, держа его за руку, неотлучно находилась светловолосая девочка в красном бархатном платьице и белых лаковых туфельках, – в галерее было много посетителей. В основном это были знакомые Руфиновых и местная интеллигенция. Постепенно, к обеду, стали подходить художники. Митя всякий раз, когда видел знакомое лицо, не мог сдержать улыбки.
На небольших столиках появились подносы с шампанским и шоколадом. Все разговаривали вполголоса, и только в третьем зале, где была выставлена «Обнаженная М.», говорили громче обычного и посетителей толпилось намного больше. Посмотреть на обнаженную Машеньку Руфинову – а о том, что на картине изображена именно она, уже ходило много слухов, – пришли преподаватели ее училища, однокурсницы и просто люди, которые знали Руфинова и хотели удостовериться, что это действительно Маша. Сама же Маша, в черном вечернем платье с небольшой бриллиантовой брошью на груди, как ни в чем не бывало встречала гостей и была счастлива как никогда. Она время от времени выискивала глазами Митю и взглядом подбадривала его. В новом костюме он чувствовал себя неловко и несколько раз подходил к Лизе с просьбой отвезти его домой, переодеться. Лиза тоже была в черном, выглядела очень взволнованной, но была настолько хороша, что проходившие мимо мужчины невольно оборачивались.
– Габи, – обратилась она к девочке в красном платьице, – хочешь шоколаду? Франсуа, девочка устала, давай отвезем ее в гостиницу.
Но Планшар подвел дочь к столику, на котором уже появились закуски, и сказал, что ни в какую гостиницу они не поедут и Габи останется на ужин. Митя ждал, когда же Лиза подойдет к нему и что-то скажет, но Лиза словно избегала его. И тогда он решил подойти сам.
– Ты кто? – спросил он у девочки, уверенный в том, что она не знает русский язык.
– Меня зовут Габриэль Планшар, – с сильным акцентом, но уверенно отвечала она. – А вы кто?
Лиза, стоявшая неподалеку, подошла к ним.
– Габи, это твой брат Митя. Видишь картины, это он их нарисовал.
– Написал, а не нарисовал, так меня учит говорить папа.
Подошла Марта, которая взяла на себя организацию праздничного ужина, и предложила покормить Габриэль. Лиза с радостью отправила их в самый дальний зал, который в проекте должен был стать небольшим кафе и где уже накрывали столы для банкета.
– Скажи, как ты могла оставить ее на полтора года? – Митя единственный осмелился задать матери этот вопрос и теперь ждал ответа.
– Не думаю, чтобы она скучала без меня. У нее прекрасная бонна, русская, из эмигранток. Планшар буквально носит Габи в зубах. Как ты не понимаешь, я соскучилась по тебе и приехала.
– А то, что ты меня бросила на четыре года? Ты сама тогда решила, что я не буду по тебе скучать? Да я только и мечтал о том, что вот раздастся звонок и приедешь ты. Мы с отцом чуть с ума не сошли, когда получили твое первое письмо из Австрии. А сейчас ты опять собираешься уехать, теперь уже в Париж?
– Нет, в Нант, вместе с тобой.
– Это чудо, что мои картины поедут на аукцион, а если бы я был бездарен, то ты бы уехала одна?
Лиза в слезах убежала от него и наткнулась на Боброва. Она так шарахнулась от него, что ее едва успел подхватить Планшар, который шел в это время к столику с пустым бокалом. Она что-то сказала ему на ухо, и он увел ее из зала.
– Митя, поздравляю. Я рад, что в наше тяжелое время еще кто-то что-то творит, да еще в таких ярких и светлых тонах! А мать ты не расстраивай, не первый же год ее знаешь, она неисправима.
Митя только сейчас понял, что Бобров сильно пьян.
Ближе к вечеру залы опустели, все, кто остался – в основном это были приглашенные, многие из которых выразили согласие принять участие в финансировании аукциона, – ждали ужина. К Мите постоянно подходили, поздравляли и спрашивали, нельзя ли купить ту или иную картину.
– У Дымова список, если они не аукционные, то можно.
