Корабль Ракни сэконунга шел на юг. Холодные Берега, давно
скрывшиеся в тумане, посылали вслед тяжелые серые облака. Иногда они спускались
к самой воде, и тогда прятался даже «Лебедь», шедший на расстоянии полета
стрелы. Хитроумно был выстроен этот кнарр – под парусом он почти не отставал от
«Оленя». Искусные мастера предназначили его не для войны, но путешественник
вроде Вагна мог смело отправляться на нем хоть кругом всей земли: он не
подведет на середине пути.
Северный ветер тянул прямо в корму, не доставляя больших
забот никому, кроме рулевого. Хельги стоял у форштевня, глядя вперед.
После гибели Оттара ему часто мерещилась какая-то
прозрачная, печальная песня без мелодии и без слов. Словно далекий, далекий
крик птичьей стаи, донесшийся из-за туч. Эта песня зазвучала в нем и теперь,
стоило вспомнить синие заливы Свальбарда и хребты белых вершин, уходящие за
горизонт.
Скоро там начнутся сильные снегопады. Пролетит над
побережьем слепая пурга, белый пух густо покроет оба дома и каменный курган в
Могильном фиорде, и придет тишина. Долгая, долгая ночь сомкнётся над
Свальбардом, и лишь отблески сполохов будут играть на обледенелых камнях…
Вот так обзаводится человек зарубками на душе и памятными
местами, властно зовущими его отовсюду, где бы он ни был. Даже мать, если
попадет когда-нибудь в Гардарики, сразу примется скучать по Линсетру и
вздыхать, рассказывая о нем. Подобное не минует и Хельги, и он перестанет
ненавидеть Холодные Берега, а через несколько зим выстроит себе корабль и захочет
побывать на Свальбарде еще раз. Склонить голову перед курганом, подняться вверх
по лососевой реке и посмотреть-таки, где ее начало… Но сперва он увидится с
матерью, поздоровается с горами и воздвигнет памятный камень по Оттару,
сожженному так далеко от Норэгр…
Зло родило зло, понял вдруг Хельги, глядя на серые, шершавые
спины волн, лениво обгонявших корабль. Ракни обидел его недоверием, и он полез
вон из кожи, доказывая свою правоту. Никогда не ссорившийся с рабами, он не
попытался поговорить с Карком по-доброму, высокомерно предпочитая колотить его,
неумеху… И Карк мстил – неуклюже и очень по-рабски, исподтишка. И оба не видели
в ослеплении, что эта вражда все время била по Оттару. Кот, брошенный в воду,
подрезанная веревка и, наконец, голубая пасть ледника… Если Ракни или кто
другой пойдет на Свальбард через год-два, наверняка Оттарова Стамуха еще будет
стоять посередине фиорда – памятник злу, которое однажды вырвалось из рук
творивших его и само нанесло смертельный удар…
Хельги ощутил чье-то присутствие за спиной и обернулся.
Возле него стоял Ракни.
При виде конунга Хельги немедленно вспомнил тот давний
запрет ходить на нос корабля; наверное, сейчас снова погонит прочь от
форштевня… Однако Ракни промолчал, внимательно разглядывая что-то впереди, хотя
на самом деле до берега оставалось еще двое суток пути и вокруг не было ничего,
кроме тумана. Хельги уже начало казаться, что конунг, занятый своими мыслями,
попросту его не заметил. Но тот неожиданно проговорил:
– Как ты думаешь, твой родич Халльгрим Виглафссон
пустит нас с Вагном перезимовать к себе в Торсфиорд?
Хельги ответил:
– Я и сам хотел предложить тебе это. И думается мне,
надо будет забрать с собой Беленькую. Она там, наверное, уже строит дом для
Богини, дарующей сыновей.
И добавил, помедлив:
– Конунг, ты назвал меня родичем Халльгриму
Виглафссону…
Ракни спокойно кивнул:
– Мы с Оттаром почти с первого дня в этом не
сомневались.
Хельги смотрел на него молча, и немой, отчаянный крик рос в
его душе. А Ракни продолжал по-прежнему невозмутимо:
– Многим кажется, что Оттар погиб из-за тебя. Если бы я
тебя зарубил, его гибель оказалась бы напрасной. Поэтому ты живешь. Я долго не
хотел тебе говорить, но лучше скажу. Оттар собирался вступить с тобой в
побратимство. Он сам мне говорил. И послушай, что я скажу тебе еще. Тот меч,
что принадлежал Виглафу Ворону, я отдам твоему дяде. У него там найдутся
наследники достойней тебя, и он уж сообразит, как распорядиться. Но Оттар
обидится на меня, если Гуннлоги достанется не тебе. Все видели, он не захотел
взять его в курган. Ты наденешь этот меч, когда тебя введут в род и настанет
твоя пора совершать мужские дела. А насчет Беленькой ты неплохо придумал. Сын
должен походить на отца. Вот ты и поможешь ей вырастить морехода.
Поистине это была самая длинная речь, которую Хельги слыхал
когда-либо из его уст… Замолчав, вождь повернулся, чтобы уйти к себе на корму.
– Ракни! – сказал Хельги уже ему в спину. –
Ракни сэконунг! Можно мне будет еще пойти с тобой на корабле?
– Можно, – кивнул Ракни и опять повернулся, но все
же помедлил, вновь глянул на Хельги и проговорил: – Мне не было особенно тошно
смотреть на тебя, когда ты вел корабль в Могильный фиорд. И мой сын клялся
однажды, будто ты управляешься на руле едва не лучше меня. Пойдем-ка, я хочу
сам это проверить!
Хельги нахмурился и пошел за ним на корму. Укутанный тучами,
впереди и вокруг корабля лежал океан. Холодный северный океан, мглистым кольцом
окруживший населенную землю… И кажется людям, что беспределен тот океан и
нельзя его переплыть.
Сольвейг и мы все
Теперь я спрашиваю себя: уж не Всеотец ли послал мне
Торгрима, испытывая, хорошим ли станет вождём Эйрик сын Эгиля сына Хаки из
Хьялтланда… Могучий Один, Отец Богов и людей, вечно стар. У него длинная борода
и всего один глаз. Людям кажется, будто второй глаз он отдал вещим норнам, с
тем чтобы они позволили ему напиться из источника мудрости, клокочущего под
корнями Мирового Древа.
Был ли то просто залог, как думают люди? Или столь горек на
вкус оказался дарующий мудрость напиток, что даже славнейший из Асов не смог
его вынести и сам в муке вырвал собственный глаз?
1
В тот год мы зимовали в Раумсдале, у одного крепкого бонда
по имени Гуннар. Мы – это Хёгни ярл и все викинги, ходившие на трёх его
кораблях. И я, его воспитанник.
Много славных обычаев завещали нам предки. Но самый славный
– тот, что велит родовитым людям отдавать детей на воспитание менее знатным.
Всё в нем: и великая честь, и доверие младшему товарищу по прежним походам. И
добрая наука для мальчишки, которого называют сыном вождя.
Вот и я рос не дома – в Хьялтланде, на Островах, – а у
старого Хёгни. А Хёгни ярл часто бросал якоря во владениях Гуннара бонда, когда
приближалась зима и с нею пора вытаскивать корабли. Гуннар был всегда рад нас
принять. Мы ведь приходили к нему не с пустыми руками. Хёгни каждое лето водил
нас в походы и когда торговал, когда грабил. У него нигде не было земли и
своего дома. Но зато на Гуннаровом дворе его слушались как самого хозяина.
Мудрено ли – морской ярл! Хёгни даже поселил у него единственного человека, который
звал его родичем и которого старый ярл берёг ещё больше, чем свои боевые
корабли. У Гуннара жила его внучка, юная Асгерд. Мы с ней выросли вместе. Мы
очень дружили, и называли нас женихом и невестой. Я с детства знал, что попрошу
её у старого Хёгни себе в жены, когда подрасту.
