А когда все двинулись к дому, Хельги приметил в сторонке
Луга, почему-то не торопившегося в тепло. Хельги взял его за плечо. Ирландец
нехотя обернулся, и Хельги увидел: по щекам монаха, застревая в рыжей густой
бороде, скатывались слезы.
– Б'ионтэх ан фиар э, – трудно глотая, выговорил
Луг. – Это был человек. Это был человек…
28. Беспределен тот океан…
Мать рассказывала Хельги и такое, о чем редко рассказывают
сыновьям. Наверное, она считала его совсем уже взрослым и способным понять. А
может, просто не с кем было поделиться.
В самое первое утро на корабле у отца она откинула полог и
выбралась из палатки наружу… Это было дивное утро: солнце только что встало
из-за великой реки, и дальний берег дрожал в сизом тумане. Корабль с вечера
стоял на якорях, и люди спали на берегу – все, кроме отца, матери и сторожей. А
рано утром и отец ушел на совет к князю, и мать проснулась одна.
Она кое-как пригладила растрепанные волосы и посмотрела за
борт. Хотелось умыться, но мать впервые была на корабле и боялась насмешить
сторожей, глядевших с кормы. Ведерко с веревкой так и не попалось ей на глаза,
и она осторожно двинулась к сходням. Совсем молоденькая девочка, всего-то от
роду шестнадцати зим. Или лет, как они считали там, в Гардарики. Всего-то на
год постарше, чем был теперь ее сын.
Когда она проходила мимо сторожей, одному из них показалось,
что она смотрела по сторонам очень уж высокомерно. Мог ли уразуметь безусый
мальчишка, что не будет иного взгляда у несчастной рабыни, сжимавшей остатки
покалеченной гордости в слабеньком кулачке! Ведь она не родилась невольницей,
мать. И мечтала, свободная, достаться единому, кто растопит неуступчивое
девичье сердце… а не тому вовсе, у кого звонче брякнет кошель!..
Сторож сказал ей слова, за которые, по мнению Хельги, его
следовало убить:
– Не воображай много, девка, из-за того, что за тебя
уплачена тройная цена.
Хельги долго расспрашивал мать, но так и не вытянул из нее
ни имени, ни прозвища наглеца. Мать всегда отвечала, что он был очень молод и
потом пал в битве, защищая отца, а имя ей не запомнилось. Конечно, она
обманывала. Она просто боялась, не начало бы дитя неразумное задирать братьев
обидчика или сыновей, если они жили теперь на земле.
Этот воин объяснил обомлевшей девчонке, в чем было дело, и
ее будто сломали, как тоненькую хворостинку, попавшую под сапог. Значит, мало
того, что чуженин купил ее и не удосужился ни полсловечка шепнуть на ухо о
любви! Он еще и обнимал словно бы ту, другую, не пожелавшую ему улыбнуться!..
Такое унижение незачем было терпеть…
Мать посейчас толком не знала, о чем думала, чем занималась
весь день. Когда же подоспел вечер и стало ясно, что отец вот-вот возвратится,
она опять улизнула с корабля и прокралась по берегу подальше от стана. И,
наконец, закрыла глаза и пошла прямо в воду, и вода залила ее по колени, потом
по грудь. Холодная вода, сбежавшая с ледников…
Матери казалось – береговая круча надежно скрыла ее, и она
лишь надеялась, что быстрое течение не заставит мучиться долго… но сзади громко
плеснуло, и сильные руки поймали ее за локти и выхватили, как перышко, из
темной воды.
Отец вынес ее на берег, и матери было все равно, как он ее
накажет, потому что в душе она почти уже умерла. Отец посадил ее на траву и сам
сел подле нее. Он крепко обнял мать и молча гладил мокрые волосы, пока она не
заплакала и не уткнулась лицом в его плечо…
Вот с того дня они и полюбили друг друга, и отец хотел освободить
ее и взять в законные жены, но не успел. Хельги задушил бы любого, посмевшего
усомниться.
Никто не сказал, что они хорошо ладили бы втроем – Хельги,
мать и отец. Но все это не имело бы никакого значения, если бы отец жил!.. Он
вернется домой, и мать увидит, что больше не о чем плакать. А потом он поедет к
Вальбьерг и проведает ее в Кетилевом дворе. И никакие тролли, живущие на мысу,
не смогут его остановить. Пусть боится их тот, кто отродясь не высовывался
дальше Железной Скалы. А он ходил с викингами на Свальбард.
Вагн болел долго, и многие думали, что больше ему не
подняться. Это было бы тяжелым несчастьем; никто не хотел, чтобы судьба Оттара
повторилась. Каждый старался что-нибудь для него сделать, и дружеская забота
отогнала смерть. Вагн окреп, и они с конунгом подолгу сидели на берегу и что-то
рисовали на сером песке, рассказывая один другому о землях, где довелось
побывать. Хельги дал бы выдрать у себя половину волос только за то, чтобы
подойти и послушать. Но гордость пересиливала, и он не подходил.
Он по-прежнему часто навещал привыкших к нему гаг.
Оказалось, люди Вагна еще в тот раз начали приваживать их и даже выстроили
несколько убежищ из плавника и камней. Хельги посчитал это благим делом,
которое следовало продолжить. Ирландец приходил ему помогать. Однажды он сказал
Хельги:
– Все вы здесь называете меня Лугом, но это не мое
настоящее имя. Я не стал открывать его язычникам и назвался именем предка,
которого у нас почитали когда-то.
– Оттар знал, как тебя звать? – спросил
Хельги. – Если он не знал, и я не хочу.
– Оттар скрутил меня и привел на корабль, –
ответил монах. – Но, благодаря ему, я перестал желать погибели вашему
племени и разорения вашей земле. Во Христе меня называют братом Фланном, а в
мирской жизни я звался Туамой О Суйллевайном, это значит – из рода Одноглазого.
Мой род не дал великих вождей, но Суйллевайн был славным героем.
– Я все же буду звать тебя Лугом, – сказал
Хельги. – Я так привык.
Монах протянул ему камешек величиной с полкулака:
– Возьми, тебе пригодится.
Камень был красивый, весь в прожилках и трещинках, дробивших
солнечный свет. Хельги спросил недоуменно:
– Где ты взял его? И зачем?
Луг поплотней запахнул куртку.
– Ты помнишь, наверное, когда хоронили Оттара и твоего
деда, Ракни велел вкатить на могилу большую глыбу, лежавшую там неподалеку. Я
отколол кусочек, пока справляли поминальный пир.
Спустя несколько дней у гаг вылупились малыши. Матери
тщательно высушили потомство и увели его в море. Тогда Хельги с Лугом пришли
собирать пух. Они держались вместе. Монах занятно рассказывал о кораблях,
обтянутых бычьими кожами, и о солнечных землях на западе, которых эти корабли
будто бы достигали когда-то. Он ни о чем не просил, но Хельги решил про себя,
что постарается помочь ему вернуться домой.
Свальбардское лето отгорело ярко и быстро. Умолкли шумные
гнездовья, засобирались на юг гуси, и Вагн посоветовал конунгу не медлить с
отплытием:
– Скоро начнутся шторма, и они могут нас здесь
запереть. Я и сам едва выбрался в позапрошлом году.
Ракни кивнул. Он сделался еще молчаливее, чем был.
Когда снимали оружие со стен, он не стал распутывать узел,
державший ножны Пламени Битвы. Вынул деревянный гвоздь из бревна и убрал все
вместе в сундук. Если овладевший мечом будет знать, кто такой Оттар, он тоже не
развяжет узла.
