Наверняка и сам Ракни думал о том же. Его рука лежала на
рукояти меча, и пальцы свело от напряжения. А потом стоявшие ближе других
услыхали:
– Ты заплатишь мне, Вагн, еще и за то, что я поехал в
эту проклятую страну и лишился здесь сына.
И потом, когда огонь взвился особенно яростно:
– Море дало мне тебя, море и отняло. Только вот не
думал я, что это случится так скоро.
Долго горело светлое пламя, и дым восходил высоко, обещая
сожженным великие почести на небесах. Когда угли завалили камнями, а в
опустевшем доме Виглафа стали накрывать стол для священного поминального пира,
Хельги сел возле кострища, сложил руки на коленях и опустил на них голову. Луг
подошел к нему и наклонился, желая что-то сказать, но Ракни, входивший в дверь,
обернулся.
– Ступай в дом, ирландец!
Хельги показалось, что это прозвучало брезгливо. Пусть так.
Луг подошел к конунгу и тихо ответил, глядя в глаза:
– Тебе Оттар был сыном, а мне другом. Его именем прошу
тебя, Ракни Рагнарссон, позволь мне остаться здесь.
Ракни посмотрел на него, потом на неподвижного Хельги…
коротко кивнул и шагнул через порог. Впервые с тех пор, как его назвали вождем,
он уступил чьей-то воле. Хорошо знавшие конунга удивились бы меньше, если бы он
немедля свернул шею монаху или приказал повесить нечестивца, пренебрегшего
священной едой.
А Луг вернулся к Хельги и сел на камень против него. Когда
рука Хельги выскользнула из-под головы и повисла, ирландец стащил с Плеч куртку
и закутал его, спящего, поудобнее уложив на земле.
…Хельги плыл, теряя силы в холодной воде, и кудрявый парень
смотрел на него смешливыми голубыми глазами, гладя пригревшегося на коленях
кота. Нет, этот воин не отрубил бы руку, схватившуюся за борт. Скорее он сам
прыгнул бы в воду и спас Хельги, если бы тот начал тонуть!
Он и стукнул-то его тогда именно как меньшого братишку, с
перепугу наговорившего дерзостей. Ударил бы как следует, и не увидел бы Хельги
никогда свальбардских туманов.
… Хельги греб длинным веслом, и нарыв наливался гноем и
болью, пронзая плечо, а Оттар подхлестывал язвительными словами, хорошо зная,
что здесь поможет только работа…
…Беленькая гнала легкую лодку, и кот пел победную песню, а
Оттар протягивал руки, перегнувшись через борт корабля.
Но все не уменьшалась между ними полоска темной воды, и с
медленным грохотом раскалывалась ледяная гора, и ужас рос в глазах финской
девчонки, и все отчаянней взмахивало весло, и соленые капли смерзались на
загорелых щеках, ледяной коркой сковывая лицо…
А потом словно бы заплакал маленький мальчик.
Он открыл глаза, и сперва ему почудилось, будто все сбылось
и он был на корабле деда, резавшем небесные волны. Но поистине такое было
слишком уж хорошо. Покачивались над головой знакомые облака, и полосатый парус
гнал прочь надежду. Значит, смерть опять прошла стороной, Берег Мертвых не хотел
его принимать… Хельги повел глазами и увидел на ближней скамье рыжего Луга.
– Да пребудут с тобой Господь и Мария, – сказал
ирландец. – Что тебе снилось? Расскажи, если хочешь, а я попробую
истолковать.
– Мало хорошего, – ответил Хельги неохотно. –
Я слышал плач.
Луг кивнул, нисколько не удивившись. Навряд ли стоило
говорить вслух о том, что это сам Хельги только что плакал во сне. Луг сказал
так:
– Вот и мне больше всего жаль не Оттара, не Карка и не
тебя. И даже не Беленькую. Я думаю про ее сына, которому тоже захочется
разузнать об отце. А что она сможет поведать ему? Они с Оттаром не были вместе
и десяти дней…
Хельги рывком сел, открывшееся совпадение ослепило отблеском
далекой грозы: его собственная мать, всего девять дней и ночей пробившая у
отца!.. Он даже не спросил, с чего это Лугу вздумалось жалеть Карка, который и
так умер слишком легко…
Луг отвернулся, посмотрел вперед. Там уже виднелось устье
фиорда и айсберг на мели, который люди, не сговариваясь, нарекли Оттаровой
Стамухой. На обратном пути Ракни обошелся без проводников.
Монах проговорил негромко, как бы думая вслух:
– Этому малышу надо будет вырасти похожим на Оттара.
Ему пригодился бы старший брат, неплохо знавший отца…
26. Парус!
Когда минуют Сумерки Богов и спасенный мир возродится, на
Оттара будет похож человек по имени Ливтрасир, Сражающийся за Жизнь. Слишком
ярко горело в нем живое и горячее пламя, чтобы полностью угаснуть даже на
погребальном костре. Людям продолжало казаться – он вот-вот распахнет дверь и
войдет, и все станет как прежде. Никто не садился на его место за общим столом,
и Хельги видел, как порой воины поворачивались в ту сторону, желая что-то
сказать, спросить или пошутить, и напарывались взглядом на пустоту. Только Пламя
Битвы безмолвно поблескивал на стене… Это прекратится не скоро.
Ракни вспоминал сына не чаще и не реже других. Он ни разу не
вздохнул, когда при нем заговаривали об Оттаре. Однажды в Линсетре женщина
хоронила любимого брата, утонувшего в ведьминой полынье под Железной Скалой.
Эта женщина почернела от горя, но не выронила ни слезинки, сидела около
мертвого и сама выглядела мертвой, пока не подошел старый Эйрик и не отпустил
какую-то очень грубую шутку, мол, ни девкам, ни женам проходу не было от твоего
парня, а вот Ран-великанша, как видно, сумела за себя постоять.
Тут-то она всплеснула руками так, что платье лопнуло под
мышками, и хлынули слезы, уносящие из сердца недуг, и мудрый Эйрик первым обнял
горюху…
Ракни, конечно, ни в чем таком не нуждался. Людей вроде него
излечивают не слезы. Конунг теперь подолгу пропадал один на морском берегу; а,
возвращаясь домой, говорил о сражениях или молчал.
За Хельги Виглафссона отомстил сам вождь словен. Отец еще
дышал, когда князь зарубил человека, проткнувшего его копьем. Другое дело, это
никого уже не спасло.
За своего родича Ракни поклялся о голове Вагна Морехода и
отправился добывать ее в самую вершину моря, на Свальбард. За внучатого
племянника, который погиб в Скирингссале по собственной глупости, которого
Ракни и видел-то последний раз еще в колыбели, зато предостаточно наслышан был
от общей родни, – бездельный удался парнишка, не многого от него и ждали!
За Оттара… во всех девяти мирах не нашлось бы уголка, куда
не добрался бы конунг, и существа, которое он пощадил бы, творя свою месть. Но
за Оттара убивать было некого. Тролля не вызовешь на поединок. Воду и лед не
поразишь ударом меча. А Карк свое уже получил.
Однажды Ракни вернулся с берега раньше обычного и с головы
до ног залитый кровью. Он отстранил воинов, встревоженно бросившихся навстречу:
– Это не моя кровь. Сходите кто-нибудь, обдерите
медведя.
Медведей они видели часто, но до схватки еще не доходило.
