Хельги сам не знал, что это такое на него накатило. И добро
было бы из-за чего. А то из-за того лишь, что Оттар и Беленькая гуляли по
острову, вместе провожая зарю!..
Мать рассказывала Хельги, как она впервые увидела отца.
Они сидели в палатке хозяина-купца – двенадцать молоденьких
рабынь, и со страхом смотрели на затянутый пологом вход. Этими местами шло на
рать войско храброго словенского князя, вот хозяин и расположился тут, в
прибрежном лесу, и принес Богу торговли кусок мяса и луковицу, испрашивая
барыша.
Его палатку правильнее было бы назвать землянкой, ибо слуги
растянули ее над ямой, убранной изнутри досками и тканью. Ступеньки уходили
наверх, к пологу, не дававшему видеть синее небо. Впрочем, палатка была старая
и довольно дырявая, ветер шевелил мешковину, и тонкие лучики бродили по лицам
рабынь.
Сюда уже заглядывали воины-словене, юные и постарше, но ни
одной не купили, потому что хозяин боялся продешевить и торговался упрямо.
Теперь лучики переселились на дощатую стену, и самые беспечные из рабынь
понемногу переводили дух: им начинало казаться, что страшный торг и новые
хозяева не сбудутся для них еще несколько дней.
Тут-то снова послышались приближающиеся голоса, взлетел
кверху полог, и хозяин колобком скатился в палатку.
– А ну улыбайтесь, кикиморины отродья!.. – зашипел
он на шарахнувшихся девчонок.– Да повеселее, если по ремню не соскучились!..
А следом уже спускался другой человек, и дощечки ступенек
жалобно поскрипывали под ним, потому что входивший был великаном.
Мать не врала – Хельги внимательно приглядывался к дяде и
брату, да и сам был уж никак не меньше всех во дворе…
Этот вошедший выпрямился и подпер полотняную крышу светловолосым
затылком. Он вглядывался в полутьму и явно не слушал трескотни купца,
нахваливавшего товар. Ветер снова рванул холст, и луч солнца упал на его лицо.
Мерзкое нутро было у торговца рабынями, но подле этого воина он показался еще и
отвратительным внешне!..
А отец мгновенно обежал глазами несчастных перепуганных
девок, увидел мать и указал на нее рукой. Она узнала потом – другие люди
рассказали ему, будто здесь была рабыня, похожая на женщину, которая его не
любила… Вот он и пришел сюда именно за ней, а не за другой. А тогда она в ужасе
отшатнулась, пряча ладонями лицо и умоляя своих гардских Богов явить светлое
чудо и сделать, чтобы не на нее, не на нее указала жилистая, окованная мозолями
рука… Только представить себе, как эта рука ляжет ей на плечо!.. Но Боги чуда
не сотворили, и подружка, сидевшая рядом, тихонько заплакала. А хозяин
подскочил к матери и больно рванул за косу:
– Утрись, дура, выпорю!..
Слезы портят лицо – кабы этот урманин еще не повернулся и не
ушел… Но отец шагнул вперед и отшвырнул купца, едва не свалив:
– Я выбрал ее, и теперь я сам стану ее бить.
Он совсем не плохо говорил по-словенски, отец. Хельги
теперь, наверное, говорил еще лучше.
– Не самая красивая тебе приглянулась, – радостно
засуетился торговец. – Смотри, у меня есть и другие, получше…
Он даже не думал обижаться, хотя его чуть не вываляли в
пыли. Отец слушал вполуха, изредка поглядывая на мать:
– Я выбрал ту, которую выбрал, и не ты мне будешь
советовать. Неси сюда весы!
Сметливый купец понял уже, что северный воин не поскупится
на серебро, и назвал цену неслыханную – три марки. Хельги Виглафссон заплатил
не торгуясь. И пришлось матери подняться с земляной лавки, потому что он крепко
взял ее руку пониже локтя, как привык браться за весло или рукоять секиры, и
почти поволок вон из палатки…
Так она шла за ним, стремительно шагавшим через лес,
просвеченный красноватым садившимся солнцем, к берегу и кораблю и едва не
падала с ног – шаг отца был для нее слишком широк, а коленки подламывались от
беспомощного, унизительного страха, и его пальцы зло и больно сжимали ей руку,
и перед глазами кружилась тропа и медные сосновые стволы…
Она же не знала, что они с отцом полюбят друг друга, и вся
жизнь разделится для нее пополам: на девять дней с ним и на множество зим без
него…
Хельги понял, что больше не уснет все равно, и сел в
темноте, поджав под себя ноги. И тягостная, нехорошая мысль впервые посетила
его: а может, и не было между ними никакой любви, и россказни матери на самом
деле лишь выдумки, которыми она тешила его и себя?.. Дымилось разгромленное
капище, и Боги падали с алтарей! Наверняка отец поступил с нею так, как всегда
поступают с рабынями, и она теряла рассудок от ужаса и пыталась вырваться из
его рук, но это было невозможно, она сама вспоминала, как взвешивали за нее серебро
и понадобилось разделить монету, и отец сломал ее в ладони…
Оттар ровно дышал рядом, закутавшись в мех.
Брат говорил, у отца не было других рабынь. Наверное, брат
не обманывал, и мать действительно хотела быть убитой и похороненной вместе с
отцом, но все это не имело больше значения. Хельги теперь доподлинно знал, как
было дело, и никому не удастся его переубедить.
Люди редко жалеют купленную на торгу. Но это была совсем
особенная рабыня, непохожая на всех остальных, это была его мать. Хельги стало
отчаянно жаль мать, которую он всегда считал такой счастливой. Он угрюмо
усмехнулся собственной жалости и подумал: что же, тем другим девчонкам, которых
вместе с ней продавали, досталась доля еще хуже. Их не обнимали прославленные
воины, и у них не родились сыновья, для которых можно было бы выдумать сказку.
Хельги выбрался из шатра и стал смотреть на рыжее зарево,
медленно переползавшее по горизонту. Ирландец Луг, назначенный сторожить,
неподвижно сидел на другом конце корабля. Ветер дул с океана, и Хельги вдруг
показалось, что вместе с ветром долетал зловещий, тихий, медленный грохот.
Хельги не выдержал, подошел к Лугу и спросил его:
– Ты что-нибудь слышишь?
Луг прислушался и покачал головой.
– Нет, ничего.
Хельги остался около него. Под чугунными небесами ползла с
моря чужая черная жуть, пробиравшая пуще ночного холода, до костей. От нее не
укроешься в палатке, не спрячешься в мешке из жаркого оленьего меха, можно лишь
уехать в иные края, туда, где растут большие деревья и солнце спокойно спит по
ночам, а не бродит, навевая горькие мысли, как утратившая покой душа.
Одинок и беззащитен был скорлупка-корабль в тяжелом камне
фиорда, посреди холодной земли, осиянной бледной полуночной зарей…
12. Богиня, дарующая сыновей
Утром Оттар протянул Хельги туго скрученный сверток:
– Держи! Это тебе.
– Спасибо, – сказал Хельги и взял.
Викинг расхохотался:
– Не мне, Беленькой спасибо. Она сказала, ты плохо одет
и непременно замерзнешь там, куда мы собрались. Она отругала меня и велела
присматривать за тобой получше. Она решила, ты мой младший братишка.
