Теперь братья отца и все их люди снова жили у себя на
севере, в Халогаланде, ибо конунг позволил им вернуться в страну. Только Хельги
поселился здесь, в Раумсдале, у дальней родни, и с ним мать. Таково было
условие мира. И так должно было продолжаться, пока ему, Хельги, не минует
пятнадцать зим.
Он долго ждал этого срока, и чем дальше, тем нетерпеливее.
Но вот наконец настало нынешнее лето, совсем особенное в его судьбе. Скоро
придут с севера два знакомых боевых корабля, и братья отца по обычаю введут
его, сына вольноотпущенницы, в свой род.
Хельги нравилось вытаскивать из сундука секиру отца и
примеривать к ней руку. В прежних своих битвах эта секира не причиняла ран.
Если уж она поражала, то насмерть. Один только раз вышло иначе, но тогда отец
просто пощадил врага и ударил его обухом, а не острием. Людям кажется, пощадить
врага порой бывает труднее, чем зарубить. Так поступают мужественные воины.
Хельги знал, что должен это запомнить.
А еще в сундуке хранилась куртка мохнатого волчьего меха,
которую отец носил много зим, называя счастливой. Хельги нечасто извлекал ее на
свет, опасаясь, как бы она по ветхости не развалилась. Мать однажды застала его
в ней и сказала, что он сделался очень похож на отца. Наверное, ей просто
хотелось порадовать сына, но у него сердце забилось чаще обычного, и он
принялся думать, что когда-нибудь эта куртка окажется ему как раз впору… а
может, даже чуть-чуть узковата в плечах…
У Эйрика Эйрикссона, хозяина двора, не было своих сыновей:
только дочки, давно вышедшие замуж. Вот он и радовался Хельги, точно родному.
Через несколько дней, когда шторм поутих и в небе проглянуло солнце, он
подозвал Хельги и сказал:
– Съезди-ка ты и пригласи сюда Кетиля Аусгримссона.
Ведь скоро твой праздник.
Кетиль Аусгримссон, зять старика, жил совсем недалеко, в
соседнем фиорде. Хельги бывал у него и хорошо знал дорогу.
Прошлым летом к Эйрику приезжали корабельные мастера; они
строили для него кнарр, морскую торговую лодью. Любопытный Хельги тогда
подружился с мастерами и под их приглядом сам вытесал себе лодочку, быструю,
прочную, хорошо слушавшуюся руля. Он часто ходил на ней по фиорду и на острова.
И теперь он по привычке направился было в корабельный сарай, но мать остановила
его:
– Не надо на лодке, Мстиславушка… Поезжай, дитятко,
лучше верхом.
Хельги нахмурился.
– Морем ближе, только Железную Скалу и обогнуть. А на
лошади, это же два дня добираться.
Мать не стала с ним спорить, но лицо у нее сделалось такое
несчастное, что Хельги понял – придется в очередной раз уступить. Ладно, совсем
скоро они поедут на север, в Халогаланд, и он будет ходить в походы вместе со
старшим братом и дядей. Тогда-то ей останется только бояться за него и глядеть
в море с высокой горы, ожидая возвращения корабля!
Все еще ворча про себя, он вывел из конюшни буланую кобылку,
на которой обычно ездил, и положил ей на спину мягкое кожаное седло. Мать
подошла к нему, держа в руках вязаную шерстяную рубашку. Правду сказать,
рубашка была старая и вся изорванная, потому что Хельги ходил в ней охотиться;
но толстая мягкая шерсть хорошо сохраняла тепло, и мать раз за разом латала ее:
не простыло бы дитя неразумное на высоких вершинах, где искрится лед и лежат
холодные снежники…
– Я не хочу ехать в этой рубашке, – сказал Хельги
сердито. – Я в ней похож на слугу. Дай мне лучше ту крашеную, с вышитыми
рукавами!
Мать ответила, улыбнувшись:
– Крашеную я положила тебе в сумку, чтобы не помялась в
дороге. Ты наденешь ее, когда будешь подъезжать ко двору. Тогда Вальбьерг
увидит тебя в ней и подумает, что к ним приехал сын воина, а не какой-нибудь
работник.
Вальбьерг – так звалась румяная ровесница Хельги,
воспитанница Кетиля Аусгримссона. Хельги покраснел и выдернул у матери рубашку.
Мудра все же была мать и хорошо знала, как вести себя с сыном. Правда, еще
какой-нибудь год назад его больше обрадовала бы похвала из уст самого Кетиля, а
Вальбьерг была всего лишь несмышленой девчонкой, и ее похвалы или насмешки
значили меньше, чем шорох ветра в прошлогодней траве…
Двор Эйрика Эйрикссона назывался Линсетр – Место, где
выделывают лен. Покинув его после полудня, Хельги переночевал в лесу и двинулся
дальше с рассветом, совсем рано, когда солнце подсвечивало снизу медленно
проползавшие тучи. Наверное, ласковые пальцы лучей щекотали тучам бока: тучи
краснели и золотились от удовольствия и казались мягкими, как невесомый гагачий
пух. Хельги знал, что они притворялись. Самую первую тучу Боги вылепили из
мозгов поверженного великана. Потому-то облакам нельзя доверять. День обещал
быть жарким, но того и гляди шагнет из-за горы холодная тень, ударит режущий
ветер, сыпанет дождь, если не снег…
Коротая дорогу, Хельги время от времени вытаскивал меч и со
свистом рубил ветви ближних кустов. Мать рассказывала, самые отчаянные викинги
ее родины не только приезжали верхом к месту сражения, но и бились не покидая
седла. А не дело воину пренебрегать лишним умением, хотя бы самым диковинным.
Буланка только стригла ушами и бежала дальше, давно привыкшая к выходкам
седока.
Конечно, меч у Хельги был совсем не такой, как те, что
носили прославленные мужи вроде дяди и брата. Хорошие мечи отнимают у
побежденных врагов или покупают за серебро, привезенное из похода. Или получают
в подарок от великих вождей. Или выкапывают из древней могилы. Или сами куют в
кузнице у хорошего мастера, это тоже почетно.
Хельги непременно добудет себе такой меч, когда его введут в
род. И так уже он вполне достаточно отсиживался в Линсетре возле материной
юбки, в то время как другие парни ходили на боевых кораблях начиная с
двенадцати зим!..
Хельги думал нынче пополудни обогнуть вершину фиорда, а
завтра утром постучаться в ворота Кетиля Аусгримссона. Денек выдался солнечный,
и он сперва разделся до пояса, а потом, пожалев безропотную Буланку, слез с
седла и повел ее в поводу. Викинг должен уметь ходить целыми днями не зная
усталости. И бегать быстрее всяких коней.
Еще немного погодя ему показалось, что вполне можно было
обойтись без сапог. Он разулся, и сразу стало веселее шагать, и подумалось, что
праздник, ожидавший его через несколько ночей, впрямь должен был состояться.
Исполинская зеленоватая чаша фиорда лежала по правую руку; горы на том берегу
стояли по колено в воде. Быстрые облака скользили по склонам, заросшим
корабельными соснами, и тени скатывались по кручам, стремительно падая в воду.
Чистый воздух позволял видеть все камни вершин, а далекие хребты уходили в
синюю дымку, поднимаясь выше и выше, и Хельги в который раз позавидовал морским
орлам, кружившимся над фиордом. Им ведь ничего не стоило развернуть могучие
крылья и взмыть в небо, в синюю бездну, откуда видны разом все пределы земли…
Хельги нравилось смотреть на фиорд. Он никогда не пытался облечь это в слова,
но сердце само собой начинало стучать гулко и часто, и что-то мучительно и
блаженно напрягалось внутри. Однажды он спросил мать, так ли хорошо было на ее
родине, в Гардарики. Мать вздохнула, отвела глаза и ответила:
