Но, наверное, тетя не подозревает о том, сколь это жестоко? Я поторопился ответить:
– Не хочется? О, что вы! Я свеж, как огурчик, никогда не чувствовал себя бодрее.
– А по тебе не скажешь, – прокомментировала тетка ровным тоном, но с особой значительностью в голосе, продолжая пристально рассматривать мою царапину.
И вот в эту секунду я вдруг до конца разобрался в своих чувствах по отношению к Милдред Пауэлл. Именно тогда в моей голове сформулировалась фраза, с которой начинаются эти заметки!
Ах, какое облегчение я испытал, излив рассказ об этом весьма характерном происшествии на бумагу. Приступил я к делу вчера после обеда, когда изнурительные события минувшего дня наконец подошли к концу, а закончил сегодня утром. Пожалуй, и продолжу в том же духе – буду делать такие вот слегка беспорядочные дневниковые записи всякий раз, когда почувствую необходимость облегчить разум и сердце. Недавно я узнал, что одна из новейших религиозных сект подняла на щит идею «делиться» – исповедоваться в грехах публично, то есть перед людьми, физически присутствующими в одном с вами помещении. Я же предпочитаю поверять свои беды только безмолвным листкам бумаги, которые никогда не увидит и не прочтет никто другой.
Глава 4
Сегодняшний день был наполнен неприятностями. Тетя находилась в странном настроении, а надо сказать, что я не знаю другой женщины, способной до такой степени заражать своим волнением всё и вся вокруг. С самого завтрака стало ясно: что-то крутится у нее на уме. То казалось: вот она уже на грани того, чтобы высказаться, но сдерживается. То представлялось: она сейчас возьмет и просто рассмеется надо мной мне же в лицо, а кому такое понравится? Естественно, я целый день думал, не имеет ли это ее состояние отношения к событиям вчерашнего дня. Оставляя в дневнике запись, я тщательно взвешивал каждый аргумент за и против такой версии. Возможно, тетка действительно знает о моих недавних приключениях гораздо больше, чем мне казалось? И, соответственно, затея с натягиванием проволочной сетки была просто актом злорадства?
В том, что тетя в принципе способна на злорадство, сомневаться не приходилось, но тот ли это случай? Все же не думаю. Насколько я способен проанализировать факты, лишь два из них могли указать ей путь к разгадке. Первый – царапина; очень странно, кстати, что она о ней не спрашивала и не упоминала. Второй – мое слишком долгое отсутствие. Но, в конце концов, существует тысяча причин, по которым человек может опоздать к вечернему чаю! Например, естественное желание избежать ее, теткиной, компании за столом после того безобразного affaire
[11], начавшегося за ланчем.
В настоящий момент из своего окошка я вижу тетку на лужайке. Лужайка представляет собой как бы резкий обрыв между французским окном гостиной и лугом, начинающимся сразу за садовой оградой. Далее, в нескольких километрах за лугом, местами утыканном старыми дубами, под которыми коровы фермера Уильямса лениво укрываются от дневной жары, поднимаются отроги так называемой Широкой горы – длинного холма, лишенного отличительных черт и ничем не заслужившего права именоваться «горою», – сегодня, впрочем, она смотрелась неплохо. На значительном отдалении слева за послеполуденной дымкой неясно различимы три пика, именуемые Гольфами, – они, словно колонны, охраняют границу Англии и Уэльса. Кто-то из теткиных белых голубей сонно воркует, и слабый ветерок шевелит листву в зарослях медных буков. Сейчас тот редкий случай, когда я, к своему удивлению, обнаруживаю: мне почти нравится окружающий пейзаж. Неприятно-тревожный диссонанс вносит только тетка, занятая подрезанием роз. Сама она, если бы знала, что я сейчас испытываю, обязательно во всеуслышание заявила бы: умиротворение моих чувств есть прямое следствие физических упражнений, предпринятых вчера. Ну, собственно, иного никто и не ждал: моя родственница достаточно бестактна, чтобы прилюдно обсуждать даже мою печенку.
Теперь я вижу, как через лужайку к нашему дому шагает Уильямс, а тетя торопится ему навстречу. Я наперед знаю, что она ему скажет: станет жаловаться на коров, топчущих ее луг, к тому же, наверное, будет на дурацкий сельский манер упорно называть их «телочками». Если мне повезет, всю сегодняшнюю едва сдерживаемую злость она выльет на фермера. Даже отсюда отчетливо видно: оба на взводе.
В следующий момент тетка вдруг позвала меня к себе. С превеликим облегчением изложу на бумаге все, что она сказала, – благо ее слова до сих пор звенят у меня в ушах. Да, по сию пору все во мне кипит и клокочет при мысли о том, что особа женского пола может дойти до таких пределов грубости, вероломства, готовности плести гнусные интриги, вовлекая в них нижестоящих лиц, до такой изощренности в злых умыслах, до такого… Перо переломилось у меня в руке. Ничего удивительного.
Так вот, явившись в сад, я застал ее трясущейся от ярости. Она вообще подвержена подобным приступам, и самообладания ей хватает ненадолго. Тетка сразу приступила к делу, совершенно не обращая внимания на присутствие Уильямса:
– Эдвард, я всегда ненавидела лжецов.
Не могу не признаться, что в этот миг проявил слабость и залился краской – главным образом, конечно, краснеть приходилось за нее. Неуклюже притопывая в садовых ботах, она продолжала:
– Рада, что тебе хватает совести по крайней мере краснеть! Я разобралась во вчерашней истории и в твоем позорном вранье. Мне даже неважно, что ты наговорил Гербертсону и Хьюзу – мол, этот твой плебейский новомодный автомобиль «стоит тут, в двух шагах, за углом». Знаешь, я от души хохотала, глядя, как ты прятал его за кустами в Лощине. А уж как смеялись Хьюз с Гербертсоном, когда ты бегал с бандеролью и канистрой! Когда ты неуклюже шмыгнул за то дерево, они просто животы надорвали! Откуда смотрели, спрашиваешь? Да из-за почты, естественно, прямо из-за угла дома… Ха-ха, вид у тебя сейчас такой, будто тебе заехали по переносице. Эта твоя бездарная, глупая, несостоятельная, наскоро состряпанная история никого не могла ввести в заблуждение, но не в этом дело. Заруби себе на носу: если я сказала, что ты пешком идешь в Ллвувлл, значит, ты пешком идешь в Ллвувлл. Гербертсон и Хьюз, разумеется, просто действовали согласно моим инструкциям, но ведь у них обоих есть и свои счеты к твоей светлости, поэтому я дала им возможность вдоволь повеселиться и поиздеваться над тобой.
– Тетя, мне искренне жаль, что вы так уронили свое достоинство. – Я уже успел овладеть собой. – Конечно, если эти мужланы вдоволь надо мной посмеялись – приятного мало. Но мысль о том, что вы сами унизились до мелкой интриги в союзе с каким-то сельским почтмейстером, во сто крат печальнее.
Я собирался еще прибавить: надеюсь, мол, теперь вы горды и довольны, но тетка резко перебила:
– В нем во сто крат больше от мужчины, чем в тебе, и, что еще печальнее, больше от джентльмена.
– Вы уверены, тетя, что наш обмен мнениями представляет большой интерес для Уильямса? – заметил я. Да что такое с этой старухой, она совсем потеряла представление о приличиях?
