— Господи, Валерия, с ума ты сошла, что ли?! — закричала Ульяна Михайловна, всплеснув руками. — Да я что, ем, что ли, твое мыло?! Или ворую его?!
— Пожалуйста, избавьте меня от истерик… — холодно оборвала Валерия и ушла в спальню.
А Ульяна Михайловна больше всего боялась домашних ссор. Поднимется крик, наговорят люди друг другу сгоряча всяких грубостей, сама не поймешь, кто прав, кто виноват. Проще же всего сесть да и поговорить, разобраться по-доброму, кто чем недоволен.
Она выбрала подходящую минуту, когда ни детей, ни Вениамина Павловича не было дома, подсела в столовой к Валерии.
— Не сердись, Валера, ты мне скажи: может быть, у тебя по работе что не ладится или нездорова ты? Вроде я тебе ничем угодить не могу… А что тебе нужно не пойму никак…
— Зачем же мне угождать? — холодно усмехнулась Валерия. — Это вы привыкли, чтобы мы вам угождали… привыкли, что мы перед вами должны на задних лапках ходить… Вы же в доме хозяйка… вы и детей воспитываете одна. А дети тоже не рады. Ирина уже несколько раз мне жаловалась, что вы мешаете ей заниматься. Ввязываетесь в ее разговоры с девочками… В конце концов это Иринина комната, она уже не девочка… не ужели вы не можете в кухне посидеть или пойти к своим приятельницам, чтобы не мешать детям? Алешей вы тоже помыкаете…
— Не ври! Не ври на детей! Стыдно тебе… стыдно… стыдно!
Впервые за семнадцать лет она сорвалась, впервые Валерия услышала ее исступленный крик, увидела искаженное, залитое слезами лицо.
После этой стычки они долго не говорили друг с другом. Вернее, не говорили, когда оставались одни. При детях старались держаться, как обычно. Обе они искренне были убеждены, что дети ни о чем не подозревают.
Как-то вечером Валерии позвонил старшей ее сестры, Ангелины Сергеевны, муж. Виктор Иванович просил отпустить Ульяну Михайловну подомовничать. Лина очень разболелась, а ему нужно срочно ехать в командировку.
Две недели Ульяна Михайловна ухаживала за больной, хозяйничала, хлопотала, пока не возвратился Виктор Иванович.
Домой летела на крыльях, очень уж наскучалась о детях, да и Валерию было жаль, у нее как раз в комбинате работы было невпроворот.
На звонок открыла Валерия, веселая, оживленная. По тому, как сразу потускнела она лицом, Ульяна Михайловна поняла, что не ее звонка ждала Валерия и ничуть не рада ее возвращению.
Только ребятишки обрадовались. Ирина, как котенок, потерлась щекой о ее щеку, промурлыкала на ушко:
— Ну чего ты так долго?!
Алешка чуть с ног не сбил, повис с разбега на шее, взвыл разбойничьим басом:
— Ура! Бабуленька пришла!!
Шумную встречу оборвал строгий окрик Валерии Сергеевны:
— Алексей, прекрати сейчас же! Что за идиотизм? Тебе двенадцать лет, идите сюда!
Алешка, сконфуженно сморщив нос, послушно побрел в комнату, Ириночка фыркнула, повесила бабулино пальто на вешалку, еще раз чмокнула ее в щеку и, вполне независимо дернув плечиком, ушла в спальню матери.
Вот тогда впервые Ульяне Михайловне стало по-настоящему страшно. Она была лишней, ненужной в этой большой, светлой квартире. Еще совсем недавно все здесь было своим, милым, привычным. Была семья. Выросшие на ее руках внуки. Нужно было по утрам вставать за час раньше всех, обо всех позаботиться, хлопотать… Можно было поворчать, что вот никак не выберешь днем минуточки полежать, отдохнуть…
И ничего этого не стало. И без нее в квартире чистота, порядок. Обед приготовлен из трех блюд, в шифоньере аккуратными стопками уложено без нее постиранное и хорошо проглаженное белье.
Дети подросли… теперь уже они не обуза, а помощники матери… Они семья… Их четверо, а бабушка, выходит, пятый лишний. Да нет, какая там бабушка? Нянькой она была, кухаркой, прачкой… бесплатной домработницей. А к чему семье домработница, если хозяева в расцвете сил и дети уже взрослые?
Поговорить разве с Вениамином? Нельзя же так, несправедливо это, неправильно. Не сама же она к ним напросилась, не приехали бы они за ней: «Выручай, теть Уля, без тебя нам зарез…», проработала бы эти семнадцать лет в колхозе, теперь вон и колхозникам пенсии дают… Избушку ту сношенница тогда же продала, давно уже в ней живут чужие люди. Куда же теперь она? Брат старший, Никифор, в прошлом году заезжал на денек, звал к себе погостить… так ведь и сам уже старый, пенсия на двоих сорок три рубля… Поговорить бы все же с Венкой… Как говорить и когда? Все он в разъездах, и неприятности у него сейчас на работе большие. И о чем говорить? Не слепой же он, сам видит, к чему дело идет. Было один раз, сунулась она к нему, как он тогда обрезал: «Увольте, ради аллаха, сами разберетесь. Только мне не хватало в ваших дрязгах копаться».
Да, Вениамин Павлович не выносил бабьих склок и сейчас, в это чудесное праздничное утро, досадливо отмахнулся от неприятных мыслей. Уехала и уехала. Ее дело. Он еще немного понежился в постели, подождал.
Обычно после длительных отлучек ребята, поднявшись утром, прибегали в ночных рубашонках в спальню, забирались к отцу под одеяло. Иринкина — правая рука, Алешкина — левая.
Сегодня ребят не было слышно, А вчера вечером встретили они его без обычного визга — папуленька приехал!!! — не вешались на шею, не тискали, не чмокали куда придется.
Взрослеют, что ли? Иринке шестнадцать, видимо, уже стесняется ласкаться по-ребячьи… А Алешка? Ах ты, Алеха-булеха, обезьяна лохматая! Сестричкин хвостик, Иришкино зеркальце. Куда Ирина, туда и он…
За праздничным столом было непривычно тихо. Ребят словно подменили. Ирина сидит, вытянувшись в струнку, ох, хороша девчонка растет, парням на погибель. Улыбается сдержанно на отцовские шутки, кратко отвечает на его вопросы о школьных делах. Подумать только — через несколько недель — десятиклассница. А через год экзамены в институт… конкурс, количество баллов… у папы с мамой предынфарктное состояние.
Алеха сидит ссутулившись, исподлобья вопросительно косится на сестру. Вот он, этот самый трудный переходный возраст. Вчера ребятишки — веселые, ласковые щенки, сегодня ни с того ни с сего — замкнутость, сдержанность, секреты какие-то… Хотя, вообще говоря, Алешке-то еще рановато ломаться, двенадцатый год…
Валерия поставила на середину стола блюдо слоеных мясных пирожков и налила в чашки золотистый бульон.
Румяная, оживленная… словно не замечает перемены в ребятах. Ну и хорошо. Ей-то лучше знать…
— Итак, давайте начнем семейную ассамблею… — Валерия окинула быстрым взглядом притихших ребят. — На повестке дня — лето. Алеша, видимо, поедет в лагерь «Соколенок», папе в тресте обещали путевку. Ну, а Ириночка — на этот раз с нами в Ялту, как думаешь, отец, заслужила наша дочь такую высокую награду?
Иринка нахмурилась и опустила глаза. Вениамин Павлович пригнулся к столу и положил руку на плечо дочери, снизу заглянул ей в лицо:
— А дщерь наша милая чем-то недовольна… Что, соловушка, не весел, что головушку повесил?
