Теперь, когда они увидели эти следы, они только и делали, что вспоминали каждое произнесенное ими слово, чтобы попытаться понять, в каком качестве они выдали себя и насколько опасен этот свидетель.
Они удалялись от усадьбы, даже не оглядываясь. В основном говорил Сергей, он шел первым, проваливаясь чуть ли не по пояс в снег, и говорил, даже не столько обращаясь к Герману, сколько рассуждая вслух:
– Посуди сам, каково ей было скрываться в доме, ей, чудом оставшейся в живых, раненой… Выходит, пуля не задела жизненно важные органы… Эта Васильева, этот монстр, сделала сама себе перевязку, а это значит, что она нашла аптечку (либо в доме, либо в одной из машин) и все это проделывала так тихо, что мы ничего не услышали, не заметили… Даже исчезновение продуктов обнаружили только после того, как поняли, что трупов не семь, а шесть… Как так могло случиться? И ведь следы точно ведут в лес, вот смотри… Прямо к дороге… Или же… Стой, Герман, может, кто-то шел задом наперед? Да нет, это невозможно! Вперед идти трудно, то и дело проваливаешься чуть ли не по уши, а тут – задом наперед. И что это я такое говорю? Но посуди сам, Герман, вот если кому рассказать о том, что с нами произошло: залитая кровью усадьба, гора трупов и выпивка с закуской, потом – исчезновение одного трупа, бутылки пива и окорока… Разве кто поверит? Теперь я понимаю, почему ты, увидев меня на пороге, решил, что я тебе приснился… Еще бы – увидеть всех этих покойников, а потом еще и впустить в дом незнакомого человека… Мне кажется, еще немного, и моя память даст мне передышку, заблокирует весь этот кошмар, и я все забуду. Вот это будет номер! Герман, ты чего молчишь? Ты еще ничего не вспомнил?
Он повернулся и увидел Германа, внимательно глядящего вниз, на его следы, и аккуратно ставящего ноги в темные провалы в снегу. Молчаливый, подавленный, жалкий… Не таким он знал Германа – дерзкого, решительного, способного на безумный поступок, сильного, бесстрашного и рискового… Тишина кругом была такая, что казалось, уши залепило снегом. Они вошли в лес, в голубой заснеженный лес, и солнце раздробилось между стволами елей, заиграло оранжевыми драгоценными вспышками, слепя глаза. Такая красота, великолепие запущенной и какой-то первобытной природы явились довольно-таки циничным контрастом той жуткой картине, сложившейся не без помощи человеческих рук и мозгов в дровяном сарае… Как же хотелось поскорее очиститься от всей этой кровавой грязи, от липкой мерзости, зовущейся подозрением… Да, он подозревал Германа. А как же иначе? Все в усадьбе кричало, выло о том, что убийца именно он, Герман! Однако что мешало Герману, предположим невиновному, подозревать самого Сергея? Ну а вдруг он никого не убивал? И все же они оказались на высоте, раз не успели перегрызть друг другу глотки. Хотя у каждого нервы были на пределе.
Сергей уже тысячу раз успел пожалеть о том, что приехал в Прокундино, заехал в самый снегопад в этот лес… И почему он это сделал? Боялся, как бы Герман чего не натворил. И Маша тоже так думала, тоже переживала… Она никак не могла понять, зачем это Герману понадобилось организовывать этот бал, это представление… Чтобы помянуть Женьку? А что, если она еще жива? Может, лежит где-нибудь в психиатрической больнице и ждет своего Германа? Или просто собралась и уехала куда-нибудь к родственникам или к подруге? Да мало ли… И рассыпанные таблетки на столе еще ничего не значат. Вот если бы их не было…
Вдруг шаги за спиной стихли. Сергей обернулся. Теперь Герман смотрел прямо на него. Горящий взгляд, пунцовые впалые щеки, плотно сжатые губы.
– Я вспомнил, – сказал он. – Я все вспомнил. Абсолютно. Все в голове прояснилось и стало чистым, вот как этот снег… Сергей, сколько же времени я не был дома?
– Ты уехал в феврале, а вернулся только в ноябре… Вот и считай.
– Восемь месяцев. Я подхватил инфекцию и несколько месяцев провалялся в госпитале… А ты… ты ничего не знал, ты продолжал ждать меня в Йоханнесбурге и думал, наверное, что меня уже нет в живых. Но я выкарабкался и сумел связаться с тобой через Нджабуло… Ты еще там, в госпитале, сказал мне, что с Женькой беда, что ее нет дома и что никто не знает, где она… Что все в Москве думают, будто бы я умер.
– Ты не должен был сочинять эту байку про кинооператора, про львов… Тогда и мне не пришлось бы обманывать Машку. Рано или поздно они бы увидели «наши» фильмы, а там титры…
– Но это не моя идея, это легенда, и ты прекрасно это знаешь…
– Машка вообще считает, что мы занимаемся контрабандой алмазов… Думаю, если она каким-то образом узнала, что мы бываем и в Боготе, то подумает, будто бы мы связаны еще и с наркомафией.
– А ты хотел бы, чтобы наши жены знали, что мы помогаем американцам размещать в пустынях военные базы? Что я, высококлассный инженер, занимаюсь монтажом подземной вентиляции, а ты – мой помощник? Что мы работаем и на наших, и на американцев, что мы снимаем скрытой камерой пленных миротворцев, которых расстреливают на наших глазах, а потом подбрасываем эти видеоматериалы…
– Да тише ты! – не выдержал Сергей. – Разорался…
– Не моя вина, что я не мог ничего рассказать Женьке… И я действительно чуть не умер в госпитале, сам знаешь, моя палата находилась в заднем крыле, ко мне могли приходить лишь две медсестры и врач… Вообще удивительно, что я остался в живых.
– Ты лучше расскажи, что произошло там. – Сергей остановился, чтобы перевести дух, и кивнул в сторону скрывшейся за верхушками елей усадьбы. – Это не ты перестрелял всю эту компашку?
– Нет. Когда раздались выстрелы, я сидел в машине с бутылкой виски и просто-напросто напивался. Так случилось, что накануне этого чертового бала, который устраивала Лариса, ведь это ее идея, это ведь она хотела устроить ту презентацию и пригласить туда своих друзей, это я так считал, что они ее друзья, пока она не представила мне их… Вот, говорит, Бим, а это Ирина… Это эксперт… и так далее. Так вот, накануне этого бала я остался у нее, понимаешь? Я провел у нее ночь. Она так просила об этом, говорила, что она нервничает, что сильно переживает, что оставила в романе имена и фамилии – подлинные, что так нельзя было, потому что рано или поздно ей кто-нибудь да предъявит счет… Мы с ней надрались тогда, выпили три бутылки водки, еще коньяк, шампанское… Я сам отнес ее в кровать. И тогда она тоже заговорила об алмазах, что это Женька написала в своем дневнике про алмазы, что Лариса здесь ни при чем и что теперь, когда вышла книга, мной могут заинтересоваться, что она подставила и меня, и тебя, что она боится и еще очень раскаивается, что книга вышла обвинительная, что я на самом деле не такой монстр, каким меня там представили… Она сказала, что все были уверены в том, что я погиб. Еще сказала такую фразу: Женька сначала тосковала по мне, просто сходила с ума, даже впала в депрессию, а потом настроение ее резко изменилось и она стала меня ненавидеть… И еще добавила, что эту книгу она ни за что бы не написала без Женьки, что это она сама хотела, чтобы книга вышла… Не думаю, что это правда, скорее всего, это просто пьяные женские сопли, но все равно мне было больно… Еще она сказала, что у Женьки был любовник… А потом у нее случилась истерика, она рыдала в подушку и говорила, что она сволочь… Только я так и не понял, кого она имеет в виду: себя или Женьку. Вот такая ночь. И ведь ничего не было, но у меня почему-то осталось такое чувство, будто бы я изменил Женьке, будто бы предал ее, испачкался, причастился к чему-то дурному…
