Чем больше я смотрела, тем яснее понимала, что слухи о несметных богатствах старика не преувеличение. Всему, чем он владеет, самое место в Эрмитаже, подумалось мне, – это напрягает. Особенно неприятными показались большие мрачные картины, совершенно потемневшие от времени, хотя вполне вероятно, на них были когда-то изображены безобидные натюрморты из ветчины с овощами.
В спальне было очень холодно, но это легко объяснялось открытым окном, за которым начался проливной дождь. Я прикрыла створку и снова огляделась, но ничего интересного не заметила. В надежде обнаружить потайной ход на всякий случай потрогала книги на полке, попыталась сдвинуть с места тяжелое кресло и подергала ящички на старинном бюро, за которым, должно быть сиживал какой-нибудь из Людовиков.
От разочарования мне вдруг стало все равно. Заболела голова, и ноги отяжелели. За окном бушевал ливень, торопиться было некуда. Я поставила канделябр на стол, присела на кровать, застеленную шелковым покрывалом в жутких розочках и… тут же вскочила на ноги. Что-то острое вонзилось мне прямо в зад. Не думая, что делаю, я сдернула с кровати покрывало и с отвращением встряхнула. Что-то упало на пол, покатилось в сторону бюро и скрылось там прежде, чем я успела разглядеть, что же это было такое.
– Что такое «не везет» и как с этим бороться, – пробормотала я, опускаясь на колени и с опасением заглядывая под шкаф. Свет свечей сюда не попадал и, разумеется, мне не удалось ничего разглядеть кроме довольно широкой щели, куда свободно можно было просунуть руку. Вот только делать это мне совершенно не хотелось.
Но пришлось. Тяжело вздохнув, я закатала рукав повыше, сморщившись, осторожно пошуровала рукой по полу, надеясь, что предмет не откатился далеко. Ага. Щас! Моей добычей оказалась только горстка пыли и черствая хлебная корка, по чистой случайности не найденная мышами. Со второй попытки к моему улову прибавилась авторучка, а для третьей пришлось лечь на пол и сунуть руку вглубь по самое плечо.
Пальцы нащупали что-то круглое, похожее на резную бусину, однако, чтобы ухватить юркую вещицу, мне не хватало всего чуть-чуть. Кряхтя и вертя задом, я попыталась ввинтиться поглубже, впечатавшись лбом в резной бордюр проклятого раритета. И вдруг…
Справа от руки что-то шевельнулось. Я почувствовала это легкое дуновение и тут же похолодела. Волоски на руке встали дыбом. Пальцы машинально сжались в кулак. Я замерла, боясь пошевелиться. Снова движение. Шорох. Нечто под шкафом ползло в мою сторону, задевая за днище. Тут я, наконец, опомнилась, дернула руку к себе и, как была, на четвереньках поползла к выходу. Кто бы там ни прятался, встреча с ним не входила в мои планы.
На ноги я вскочила только перед самой лестницей и кубарем скатилась вниз, с разбегу ударившись о входную дверь всем телом. Дверь содрогнулась, но устояла. Не понимая, что происходит, я еще поднажала. Тщетно.
ДВЕРЬ БЫЛА ЗАПЕРТА.
Глава 25
Окончательно спятить от страха мне помешал чей-то крик. Этот вопль оглушил меня. Что-то с визгом пролетело мимо окна. Это длилось доли секунды, но мне показалось, что прошел целый час. Глухой, тяжелый удар о землю возле крыльца, по другую сторону запертой двери, и все снова стихло. Меня трясло. Не понимая, что делаю, я дергала за ручку с таким остервенением, что, в конце концов, вырвала ее с мясом.
Это меня доконало.
Впервые в жизни я ощутила приступ клаустрофобии: меня колотил озноб, зубы выбивали дробь, руки тряслись. «Господи, помоги!» – прошептала я и была совершенно искренней: ради спасения в эту минуту я на полном серьезе готова была провести остаток жизни между исповедальней и ризницей, не зная иных развлечений, кроме чтения молитв и колокольного звона. Но одновременно инстинкт самосохранения гнал меня прочь из дома, вопреки логике, вопреки препятствиям, вопреки всему, что мешало мне почувствовать себя в безопасности. На улице было темно, бушевал настоящий ураган, но внутри было гораздо страшнее. Темнота наступала, давила на меня, во всех углах чудились монстры.
Снаружи кто-то застонал. Или мне это только показалось? Нет, не показалось: вот опять сквозь шум дождя послышался какой-то всхлип. Или хрип? Там, за стеной, был кто-то живой! Это в данный момент казалось мне самым важным. Я больше не могла оставаться одна в этом темном склепе, схватила первое, что попалось под руку и со всей дури швырнула в оконное стекло. Звон сыплющихся осколков звучал музыкой в моих ушах, свежий воздух, хлынувший с улицы, казался амброзией. От охватившей меня эйфории, я рассмеялась, не думая о том, что мое поведение в данный момент – льготный билет в дурдом, как минимум.
Подбадривая себя бормотанием: «врешь, не возьмешь», я энергично протиснулась в окно, оставляя на острых стеклянных осколках клочья своей одежды, рухнула в густые кусты, продралась сквозь них и вывалилась на гравиевую дорожку, огибавшую дом.
Дождь заливал глаза, я все терла их рукой, и всматривалась. Всматривались. Всматривалась…
Я заметила ее далеко не сразу. Минуты две я просто стояла под разбитым окном, отчаянно вертя головой во все стороны. А потом услышала тихий стон и со всех ног бросилась к большому дереву, под которым угадывалась какая-то бесформенная куча. Ноги скользили по раскисшей земле, пару раз я чуть не упала. Последний раз – прямо на того, кто, скрючившись, лежал под деревом.
Почему-то меньше всего я ожидала увидеть именно ее – Шутову, хотя сиделка находилась в доме старшего Сальникова практически неотлучно, но здесь, под деревом, в грязи и крови, видеть ее было странно. Одного взгляда хватило, чтобы понять – женщина здорово разбилась: ее нога была согнута под странным углом, где-то посередине что-то белело, я догадывалась, что это кости и старалась туда не смотреть – еще не хватало и мне потерять сознание.
Глаза женщины были закрыты, но она еще дышала. Я оглянулась на дом и удивилась тому, что он оказался дальше, чем я думала. Я не сразу догадалась, что несчастная пыталась ползти. Странно, что она выбрала направление ОТ ДОМА, а не наоборот. Хотя от болевого шока она, скорее всего, плохо соображала, что делает.
Сердце мое колотилось как бешеное, стучало так громко, что я не слышала собственных мыслей, если они вообще остались в моей голове. Тупо глядя на распростертую передо мной женщину, я не знала, что делать. Трогать ее было страшно, я боялась еще больше навредить, хотя каким-то чутьем понимала, что Елене уже не помочь. Я никогда не видела умирающих, но отчего-то знала, что ей осталось совсем немного. Из ее ран толчками сочилась темная, густая кровь, но струи дождя тут же смывали ее, как заботливая сиделка.
Меня затошнило. Я изо всех сил стиснула руки, ногти впились в кожу. Это немного отрезвило.
– Елена! – позвала я негромко, ни на что особенно не рассчитывая – мне казалось, что Шутова находится в глубоком обмороке.
Когда она вдруг распахнула глаза, я вздрогнула.
Расширенные от боли зрачки уперлись мне в переносицу. Губы скривились не то от боли, не то от застарелой неприязни, хотя женщина вряд ли до конца осознавала, кто перед ней.
