Однако не заступиться за Иллинн я не мог. Мы сдружились. Девочки проводили в мастерской дни напролет, вечером подтягивался Тибби, заглядывала и Иллинн. Вместе нам было весело и интересно. Мы жарили рыбу или мясо, варили уху, ужинали и беседовали. Из этих разговоров я узнал о Запасном мире гораздо больше, чем из книг…
К вечеру небо затянуло. Ночь спустилась на Иорвик темная и непроглядная. «Злодейская», как писали некогда. Скользнув в дом, я надел заранее извалянную в углях рубаху, после чего вымазал сажей лицо и сапоги. Мирке велел остаться. Она обиженно тявкнула и надулась. А что делать? Ее шкурка – как светлячок в темноте, сразу выдаст. Сажей мазать нельзя. Мирка станет ее вылизывать и отравится. Сам справлюсь…
Тупичок между ледником и сараем я выбрал заранее. Самое подходящее место. За спиной – забор, справа и слева – строения. Напасть можно спереди, а в этом случае козыри в моих руках. Присев на чурбачок, я обратился в слух. Время текло медленно, и я погрузился в воспоминания.
…Эту девочку так и не нашли, хотя искали долго. Адвокаты не обнаружили ее следов. Она прибежала к посту к полудню – полностью голая и вся в крови.
– Хаарам! – залепетала, указывая за спину рукой. – Хайберда!
Она говорила на хауса, а приданные нам полицейские хауса не знали: в Нигерии свыше пятисот языков. Однако без того было понятно. Значение слова «Хаарам» знали далеко за пределами Африки. Поручив девочку полицейским, я скомандовал: «В ружье!» Парни стали запрыгивать в бронемашины. Спустя пять минут мы пылили по проселку по направлению к Хайберде. По пути я вызвал спутник, и тот сбросил на ком картинку. Вооруженных людей и техники в деревне не наблюдалось. Поначалу я предположил, что сигнал – ложный, затем – что бандиты испугались нас и ушли. Хайберда лежит на дне долины, дорога сюда переваливает через гребень склона, колонну можно видеть издалека. Но оказалось, что мы опоздали…
Машины, влетев в Хайберду, встали у крайних хижин. Парни, спрыгнув с брони, стали забегать в двери. С соблюдением правил предосторожности, естественно. Не раз бывало, что бандиты ждали миротворцев внутри. Однако их не было, и жителей – тоже. Парни прочесывали дом за домом, следом катили бронемашины. Наводчики настороженно водили по сторонам стволами пушек. Стрелять было не в кого. Мы выехали на площадь и встали у школы – об этом свидетельствовала вывеска на английском. Виктор с Пашей забежали внутрь…
Когда они вышли, лица парней были белыми. Оба согнулись и стали блевать. Я соскочил с брони и побежал в школу…
Племенная рознь в Африке существует испокон веков. Причем выражается она в зверских формах. В свое время в США снимали фильмы о страдании чернокожих рабов. Отчасти правдивые: плантаторы – сволочь еще та. Но в сравнении с неграми, вырезавшими соплеменников в самой Африке, плантаторов можно считать святыми. Цивилизованному человеку невозможно постигнуть смысл зверства в Африке. Зачем резать людей, сжигать их дома, если не собираешься захватывать землю? Зачем оставлять после себя выжженную пустыню? У плантаторов и колонизаторов хотя бы имелась цель, пусть даже поганая – прибыль. Ради нее они защищали и кормили своих рабов. Негры просто убивали, причем с садистской жестокостью. После ухода колонизаторов племена в Африке стали уничтожать друг друга эффективно и страстно, чему способствовало современное оружие. К племенной розни добавилась религиозная. Государства, погрязшие в коррупции, справиться с этим не могли. Тогда ООН направила в Африку войска. Империи и демократии, поделив континент, перебросили миротворцев. Из-за соперничества стран зоны влияния перемешались. Нередко они представляли собой слоеный пирог: блокпост имперский, блокпост российский, блокпост американский. Девочка выбежала на российский…
То, что я увидел внутри школы, впоследствии назвали «бойней». Но это было не так. В сравнении с тем, что устроили хаарамовцы, бойня – образец гуманизма. Там животное глушат, а уж потом режут. Хаарамовцы выкалывали живым людям глаза, отрубали руки и ноги, резали уши и вспарывали животы. Классы были завалены обрубками и частями тел, кровь окрашивала стены на высоту человеческого роста, внизу в красной жиже плавали кишки. Тошнотворно пахло внутренностями и дерьмом. Над всем этим омерзительно гудели сине-зеленые, жирные мухи Африки.
Проблевавшись, я приказал осмотреть классы. Кто-нибудь мог уцелеть, забившись под трупы. Но мы только перепачкались в крови. Бандиты убили всех. Получив доклад, я приказал группе умыться и сесть в бронемашины. По моему запросу спутник нашел банду. Прячась от беспилотников, она забилась в лес и теперь медленно двигалась на северо-запад. Спутнику лес не мешал. Я разглядел внедорожник и два грузовика. Для наших бронемашин – один укус.
Дроны вызывать я не стал. Они базировались далеко, и в подлетное время банда могла уйти. Так я объяснял потом. На самом деле причина была в другом.
Мы успели. Банда выскочила на дорогу и увидела бронемашины с повернутыми в ее сторону стволами. Внедорожник и грузовики разом встали. Бежать было бессмысленно: от пуль? Они это поняли. Из внедорожника выскочил негр и, помахивая белой тряпкой, пошел к нам. Подумав, я выбрался из машины и двинулся навстречу.
Негр приблизился, и я узнал его. Эта рожа была кошмаром правительства Нигерии. Восемь лет Муса держал в ужасе север страны. Его банды нападали на миссии и полицейские участки, убивали священников и учителей, тысячами резали «неверных». Говорили, что Муса окончил университет в Лондоне, и там его запомнили милым и добродушным парнем. Почему он превратился в зверя, в Европе не понимали. В Африке знали. Образование и внешняя цивилизованность – оболочка, которая слетает, стоит включить инстинкты. Муса любил убивать. В Африке для этого был простор, чем он и пользовался…
За поимку Мусы сулили награду, ее даже выплатили. В первый раз – французским наемникам, во второй – имперским парашютистам. Но Муса сбегал из тюрьмы – кто-то ему здорово помогал. Из-за безнаказанности бандит наглел и не слишком прятался. Он даже выезжал на расправы сам, как сегодня в Хайберду. Любил потрошить…
– Я сдаюсь, офицер! – сказал Муса, подойдя. – Мои люди – тоже. Рассчитываем на гуманное отношение и справедливый суд.
– А как же Хайберда? – спросил я.
– Это надо доказать! – ухмыльнулся он. – Вы остановили нас далеко от деревни. Мы не оказали сопротивления и сложили оружие. В чем дело, офицер? За мою поимку тебя наградят. Повысят в звании и дадут орден.
Он осклабился. Блеснули здоровые, белые зубы. Он откровенно потешался – молодой и здоровый убийца, привыкший к безнаказанности. Он нас презирал. Белые люди блюдут законы, и в этом их слабость. Для него самого законов не существовало. Я опустил взгляд. Камуфляж Мусы был в бурых пятнах: не успел сменить.
– Ты прав! – сказал я. – Меня наградят. Но я этого не хочу.
Его лицо выразило удивление. Прежде, чем он опомнился, я пнул его в пах. Муса охнул и скрючился. Я выхватил нож и одним движением отрезал ему ухо. Затем шагнул вбок и смахнул второе. Кровь хлынула на его камуфляж, добавив к расцветке красного. Застонав, Муса выпрямился и глянул на меня белыми от ужаса глазами.
