– Высоко забрались ребята, – проскрипел зубами
связанный Хаук. – Они не струсили, когда не стало удачи!.. – Нашёл
глазами Мстивоя и заорал что было мочи: – Эй, вальх!.. Вели прибить их
гвоздями, не то сойдут ночью грызть твоих сторожей!..
6
Наверное, жена Третьяка, или кого ещё там всполошил мой
побратим, не слишком заторопилась, прознав – взялась вдруг рожать сестра
воеводы. Добро же! Лучше пусть не попадаются мне на глаза, если…
– Я тоже умру, – всхлипывала Велета. – Я тоже
умру.
Она мешком обвисала у меня на руках, ноги подламывались. Я
водила её круг за кругом, мимо огня, от двери к полкам и обратно. Ох, не мне
быть бы здесь, подле неё – двум-трём опытным жёнам, да притом таким, чтобы сами
уже кончили рожать и стали чисты, а первые дети удались парнями. И мужу, как
иначе. Это Ярун должен был обнимать испуганную, страдающую Велету, водя её
посолонь. А потом без натуги поднять на застланную лавку и поворачивать с боку
на бок, чтобы дитя во чреве двигалось легче… Это его – не мою руку она сжимала
бы до синяков, впитывая мужнину уверенность и силу… если бы всё-то у нас
совершалось, как заповедано, как делали люди!
Я сказала Велете:
– Ещё чего выдумала, умирать. Лучше сына назови
Славомиром.
Для неё, верно, время летело, бежала вечность за вечностью.
А я всё никак не могла сообразить, пора уже было прийти бабам или ещё нет. Ой,
почём знать, успела ли кровь Велеты как следует свернуться в младенца, успела
ли войти в младенца душа…
Скрипнула дверь, я возрадовалась – пришли! – но нет,
лишь мелькнул красно-бурый рукав, а на полу остались ножницы, прялка и боевая
стрела. Хоть один завет соблюсти, и то ладно.
Женщина всегда рожает легко и не мучается, если рядом
ласковая мать и супруг, с любовью ждущий дитя. Мать Велеты убили, надругавшись,
датчане, муж бродил далеко. Велета изо всех сил старалась держаться, но сил
было немного. Я придерживала и гладила её разведённые колени. Мне казалось, она
тужилась всё слабей.
– Замучила я тебя… не сердись уж… – сказала
Велета, когда выдалась малая передышка.
Она смотрела на меня и словно бы мимо, сквозь пелену. И вряд
ли сама понимала, что говорит по-галатски. Корелинка вытерла ей заплаканное
лицо. Волосы лезли мне в глаза, я хотела сдуть их, они примокли и не сдувались,
я убрала их локтем.
– Бренн! Бренн!.. – вдруг отчаянно закричала Велета
и напряглась, упираясь в лавку затылком. Я бы не удивилась, если бы воевода
вправду влетел, отшвырнул меня в сторону и сам сделал всё куда лучше, чем у
меня могло получиться. Вот уж кто, заслышав голос сестры, не побоялся бы ни
своих гейсов, ни мести самых злых сил… Я успела задуматься, хорошо было бы или
плохо, если бы все люди стали как воевода…
Я увидела появившуюся головку, и спустя немного времени мне
на руки выскользнул живой и мокрый мальчишка.
– Звала, что ли, вот и пришёл, – проворчала я,
торопливо, трясущимися руками очищая круглое личико. Я не знаю, расслышала ли
меня Велета. Скорее всего нет. Но вот мальчишка вобрал в себя воздух и
закричал, обиженный моим слишком ретивым шлепком, в самый первый раз позвал
мать на подмогу. И у Велеты хватило сил протянуть руки навстречу:
– Дай… дай!
И прижала к себе дитя, ещё связанное с нею трепещущей
пуповиной. Выждав, я перетянула пуповину крепкими нитками, взяла стрелу, боевой
нож – и перерезала. Воином будет. У малыша было красное родимое пятнышко на
правой щеке, возле скулы. Это оттого, что Велета схватила себя за щёки на
берегу. Вырастет парень и станет выше отца, и пятно его не испортит. Ему
скажут, откуда оно, пусть гордится. Не врут старики, братья матери когда-то
считались ближе отца.
Я наклонилась устроить обоих удобнее… и вдруг услышала
глухой лязг, похожий на лязг меча, и знакомый, низкий мужской смех, яростный и
счастливый!.. И мороз прошёл по спине! Шум битвы и смех неслись издалека, из
страшного далека. И в то же время звучали явственно рядом. Наитие подсказало:
того расстояния не измеряют ни в стрелищах, ни даже в морских переходах. И не
слухом я всё это услышала, я одна из троих.
Рождение, как и смерть, пробивает брешь в невидимой грани… и
она не сразу затягивается, как ряска после того, как в воду бросили камень… Ещё
чуть, и я разглядела бы Славомира – прозрачную, тающую в воздухе тень, а был бы
один мой глаз мёртвым, ещё лучше оба, как у старого Хагена, – разглядела
бы точно. Он был здесь, Славомир. И рубился, смеясь, рубился верным мечом со злобными
тварями, слетевшимися, точно жадные мухи, на тёплую кровь, на осквернённость
Велеты и пуще того мою… Кто они были? Души датчан?.. Славомир не отступит, не
даст им приблизиться, отобрать едва рождённую жизнь. Ничего плохого не будет с
Велетой и её маленьким сыном. И со мной, потому что он любит меня. Я расскажу
Велете, как только она немного окрепнет, сейчас нельзя – испугаю…
Между тем Велета вдруг снова беспокойно заёрзала, потянулась
рукой к животу. Корелинка поспешила перенять у неё дитя. Новый вскрик и
отчаянный, мучительный труд…
– А вот и Славомир, – сказала я, приветствуя
второго животворящим шлепком. И это было пророчество. Глухой лязг у края
сознания стал ясней, я могла бы поклясться, что слышала победный, торжествующий
клич… И всё стихло.
Кто поручится, что Матери Рожаницы не послали дух Славомира
сразу назад, не вдунули его в новорождённого сыночка Велеты?..
Выходя из бани на волю, я чуть не столкнулась в дверях с
женой Третьяка, бегом бежавшей навстречу. Я размягчённо подумала, что она и впрямь
торопилась, я зря её обижала. Сколько минуло времени, сообразить я по-прежнему
не могла. Оказывается, сгущалась уже темнота. Солнце только что село, и небеса
остывали, теряя закатный румянец, вновь утопая в синих, звёздных потёмках. Ночь
открывала бесчисленные глаза, чтобы смотреть вниз до рассвета. Я прислонилась к
стене, жадно вбирая холодный и сырой ветер, дувший с моря. Я пила и смаковала
его, как родниковую воду. Я могла бы стоять так до бесконечности. Я слышала,
как внутри, за моей спиной, жена Третьяка ахала и ворковала над малышами, а
Велета сонно ей отвечала. Я немного послушала их и так же неповоротливо, сонно
подумала, что никакой порчи теперь можно не опасаться, кто бы ни пожелал её
напустить…
– Иди умойся, – сказал кто-то голосом Блуда. Я открыла
глаза и увидела побратима. У него был обнажённый меч в правой руке. Сперва я
решила, он гнал им нерасторопную женщину, веля поспешать. Потом догадалась:
нет, это он ходил вокруг бани с боевым железом, как ходят ещё вокруг свадебного
покоя, не позволяя приблизиться недобрым теням. Еле ворочая языком, я
выговорила:
– Сходи… скажи воеводе, сынки… двое…
Блуд ответил:
– Он знает. Он здесь только что был.
Не будь я так измотана, я бы засмеялась. Значит, действительно
мог вбежать на помощь сестре, что ж не вбежал? Неужто поверил – совладаю?..
Неверной рукой я взяла меч Блуда за лезвие:
