Славомир и воевода всё чаще поглядывали на небо. На
горизонте вскидывались высокие волны, несколько раз я почти принимала их за
качающийся корабль, но это вновь оказывался не корабль, и охота высматривать притупилась,
зато качка наново дала себя знать. Смешон со стороны человек, которого Морской
Хозяин наказывает без вины. Только самому ему не смешно. Недавно безмятежно
болтавший, вертевший туда-сюда головой, он вдруг притихает где-нибудь в уголке,
мучительно ищет глазами что ни есть устойчивого вокруг, цепляется за скамью, но
пальцы тряпочные… По счастью, я ничего не ела с утра и только икала, уткнувшись
в палубу носом. Мне было холодно.
Я пыталась отвлечься, думая про свой сон. Неужели он вправду
вещал мне, что Тот, кого я всегда жду, ходил на чужом корабле? А отколь бы
тогда все эти басни про верного кметя, полюбившего дочь вражеского вождя?..
Неужто будет так и со мной – узнаю его, только когда начнёт оседать на кровавую
палубу, срубленный моей рукой, угадаю любимые очи уже погасающими?..
Честное слово, меня вроде даже стало меньше мутить. Потом
под щёку хлынуло, и я приподнялась.
Мокрое косматое небо низко падало на море, серые клочья
напитывались тяжкой сумеречной синевой… Ветер так ударил в лицо, что я зажмурилась
и перестала дышать. Над бортами вставали страшные стены; рушились острые
гребни, разверзались пропасти, и в них валился корабль. Варяги сидели спокойно,
по их мерке это ещё нельзя было честно назвать непогодой. Парус звенел,
растянутый вдоль корабля. От брызг его цвет сгустился и потемнел. Белый Рарог
так и светился на нём.
Рвануло по дыбившимся волнам трепетное бледно-синее зарево!
Глухо зарокотало повыше туч, дождь с шумом пролетел по воде, с края паруса
полилось. Могучий Перун вновь крушил жадного Змея, надумавшего запереть
небесные воды. Вечный мститель Перун! Были у него когда-то чёрные волосы аж с
синим проблеском, как сама грозная туча, ныне стали – чернёное серебро… Для
меня он был с некоторых пор не только хозяин громов, не только небесный вождь
нашей дружины. Всякий раз, когда налетала гроза, я вновь вспоминала Того, кого
я всегда жду, и как Перун дал нам увидеться, даже коснуться друг друга тогда в
неметоне… Никогда мне этого не позабыть.
…Но раньше в грозу у меня всегда была хоть твердь под
ногами. А на тверди можно скрыться под ёлкой, залезть в пазуху выворотня,
натянуть сверху плащ, Молчана обнять, растеплить костёр… а не то прибежать в
дом, сверкая мокрыми пятками, – а дома ждут сухие порты и чашка прямо с
печи… До нас ли разыгравшемуся Морскому Хозяину, как вот взмахнёт нечаянно
рукавом… Мне было тошно и холодно, и ни малейшей надежды, что всё это
когда-нибудь кончится, что я опять окажусь в уютном тепле, под одеялом, а лучше
всего в натопленной бане. Не ценила тепла, покуда никто не отбирал, знай
рвалась, куда меня не пускали…
– К берегу правишь? – раздался с кормы задиристый
смех Славомира. – Отвык ловить в море датчан, как я погляжу!
У меня крепко срослись от холода позвонки, голова кроме тела
не поворачивалась. Новая мертвенная вспышка пронизала облака и озарила воеводу,
сменившего брата возле правила. Он ответил негромко, но всему кораблю
немедленно захотелось узнать, что он ответил, и спустя малое время из уст в
уста передали:
– Я предпочитаю драться, выспавшись. И чтобы задницы у
всех были сухие…
– Датчане, я думаю, тоже теперь скорее всего сушат
задницы у костра, – сказал Славомир.
– Если только это датчане, – проворчал вождь.
Нависшая скала прятала нас от дождя и стылого ветра, а под скалой плясало
жаркое пламя костров. И уже вился пар над котлом, и я длинной ложкой
размешивала пыхтящую кашу. Варяги сумели в ночной тьме отыскать прибрежные
острова и пройти узким, усеянным камнями проливом, миновав свирепые буруны. Им
это было не в диковинку, я же только и думала: вот разобьёмся – и сразу,
окостеневшая, потону или всё-таки выплыву?.. Теперь кмети знай поворачивались
перед огнём, иные полураздетые, иные и в чём мать родила, огонь освещал боевые
рубцы и замысловатые знамена, наколотые на поджарых телах. Лоснились лица от
жара, сменившего недавний холод, и я отогрелась уже настолько, чтобы
почувствовать кожу, натуго обтянувшую щёки и лоб: и я такая же красная и
опухшая, как все?.. Подумала один раз и забыла.
Я не скупясь заправила варево луком и копчёным свиным салом,
хороший дух летел по ветру на ту сторону моря. Ребята облизывались, поглядывали
на котёл:
– Всё пробуешь, мясо вылавливаешь, а нам?
– Зови есть, пока те по запаху не нашли…
Я отшучивалась. Мне наконец-то было тепло, и я всех любила.
За кругом жаркого света шумела мокрая тьма, волны били в каменный берег, ветер
свистел в кустах над нашими головами, но здесь было славно. И если по совести,
не так уже я замерзала на корабле, могла бы ещё потерпеть. Будет что рассказать
пугливой Велете, когда вернёмся домой!
Воевода стоял босой у огня, мокрые сапоги дымились на
воткнутых в землю сучьях. Искры гасли в чермной рубахе, которую он держал перед
собой. Он хмуро смотрел в крутящееся пламя, синеватое возле углей. Я глянула на
него один раз и сразу припомнила, что где-то здесь, может, неподалёку, ночевал
корабль с полосатым парусом, похожий на наш. У воеводы висел на груди, на узком
ремешке, маленький потёртый мешочек, наверное, оберег, и длинные шрамы рассекли
почти надвое страшного зверя, вколотого в жестокое тело. Я зачерпнула каши и
поднесла, как подобало:
– Отведай, вождь.
Он попробовал сам и угостил Бога Огня, обогревшего нас в
ночи под скалой. И кивнул, даже не посмотрев на меня. А что ему на меня
смотреть. Голодные кмети весело загомонили и живо поддели котёл, оттаскивая от
костра. Мы и в походе устраивались вокруг него, как дома в гриднице, по чину.
Дома я сиживала в самом низу стола… Славомир вытащил за руку, поставил рядом с
собой. Не вырываться же было, когда привлёк, обнял за плечи… Беда с ним! Опричь
огня опять стало зябко, а грудь тёплая, широченная… меньшие братья всегда
ласковей старших и средних, их три брата названых, он самый молодший… Славомир
глубоко вздохнул и содрогнулся всем телом, рука на моём плече стала тяжёлой.
Воины уплетали жгучую кашу, им было отнюдь не до нас, они смеялись над теми,
кому сдувало горячий жир с ложки на голый живот, на босую ступню. Воевода стоял
в шаге от нас, я почти ждала – сейчас оглянется, выругает… Он не повернул
головы.
И подумалось: а с чего взяла, будто сразу узнаю Того, кого я
всегда жду? Собралась сапоги железные стаптывать, а чего для? А если и дело
вовсе не в сапогах, не в дальней дороге? Может, затем и нужны медные короваи,
чтобы изгрызть, привыкая, уговорить себя радоваться Славомиру… Отыскать в нём –
кого ищу… Полюбить…
Кмети по очереди опускали ложки в котёл, похваливали. Потом
ложки заскребли по мятому железному дну. Мне до смерти не хотелось идти обратно
под дождь, на хлещущий ветер… я ухватила котёл и поволокла отмывать, пока не
засох. И вывернулась наконец из-под горячей руки Славомира, и вздохнула легко.
