Когда чужое судно приблизилось, воевода велел отвязать
лежавшую мачту, потом поднять якорь и потихоньку переводить корабль вокруг
островка, укрывая за валунами. Незачем новогородцам нас видеть до времени. Они
и пошли себе между нами и берегом, ни о чём не подозревая и радуясь попутному
ветру, выгибавшему крашеный парус… Их корабль был короче нашего и заметно
пузатей, но парус выглядел уже, и я насчитала вдоль борта гораздо меньше мест
для гребцов, чем было у нас. И наши вёсла просовывались в круглые люки, а у них
виднелись уключины. Между уключинами висели щиты, но если только я что-нибудь
смыслила, этот корабль годился для боя гораздо меньше варяжского.
Счастье новогородцев, что вождь не собирался на них
нападать.
Новогородцы – почти свои, князь Вадим с князем Рюриком
когда-то ходили вместе против датчан. И даже теперь их прежний союз был порван
не до конца, не до пролития крови. Мы сойдёмся поговорить, расспросить про
общих знакомцев. Диковин купим каких-нибудь подружкам в подарок… А заодно всем
покажем, кто в море хозяева.
Мы даже не надевали кольчуг.
Воевода велел ставить мачту и выходить из-за острова, когда
новогородцы были уже под ветром. Яркое солнце воспламенило белого сокола над
нашими головами; священный Рарог вновь принимал, как достоило, своё огненное
обличье. Плотица прижал к губам рог, и рог взревел над безмятежным утренним
морем, и только тогда торговые гости, глядевшие всё вперёд да на берег, увидели
нас. Как я гордилась в тот миг, что стояла с дружиною, не среди них. Как они
испугались! Корабль, которого только что не было и в помине, вынырнул из
ниоткуда всего-то в двух стрелищах за кормой! Страшный корабль и полный грозных
бойцов! Кто может спорить с такими? Вестимо, на новогородской лодье были
справные воины, взятые опасать богатых гостей. Они могли разогнать дерзких
корелов, усовестить других таких же торговцев… Но против нас!..
Точно таким был страх нашей деревни, когда перед нами явился
в разливе чёрный корабль. Думала ли я тогда, что мне доведётся самой стоять на
его палубе и с усмешкой следить, как мечутся застигнутые врасплох, не способные
толком себя защитить?
Между тем новогородцы взметнули парус повыше и растянули его
как могли, пытаясь уйти. Их судно тотчас прибавило прыти, но Плотица слегка
довернул руль, и купеческий парус беспомощно заполоскался – мы заслонили и
отняли у него ветер. Вдохновлённый отчаянием, чужой кормщик сумел было
вывернуться…
– Молодец, – похвалил Плотица и перехватил его
снова. Попалась мышка коту. Новогородский корабль совсем потерял ход. И тогда
воевода поднял свой щит и поставил его на борт, повернув к новогородцам
внутренней стороной. Мирный знак, с незапамятных пор принятый у галатов. Тот
совсем нестоящий воин, кому не уразуметь. И всё-таки у новогородцев нашёлся
один непонятливый. А может, от напряжения и испуга дрогнули пальцы, державшие
тетиву. Одна-единственная стрела мелькнула над морем, ещё разделявшим два
корабля…
Тяжёлый удар крутанул меня, едва не сшибив. Я отскочила
назад, одновременно пытаясь разом прикрыться щитом и высмотреть, что же
случилось. Бурые перья на длинном древке торчали из моей левой руки повыше
локтя, а с другой стороны глядело железное остриё, вымазанное в крови. Странное
дело, мне совсем не было больно. Плотица рассказывал, ему сперва тоже не было
больно. Я огорчилась, подумав – влетит ведь от воеводы. Я ухватилась за древко
– и тут-то всю руку от самой спины до кончиков пальцев объял жестокий огонь.
Я не потеряла сознания и даже не закричала. Но коленки
растаяли, как масло на солнце, я села на палубу, хватая ртом воздух и заливаясь
мгновенно хлынувшим потом. Я позже долго раздумывала, отчего так случилось. Я
ведь совсем не думала умирать, не убьёшь в один миг человека проткнувшей мякоть
стрелой, да и боль, в общем, настала уж не такая, чтобы нельзя стерпеть на
ногах… Это страх повалил меня. Утробный, звериный страх тела, настигнутого
неожиданной болью. Опытные воины знают, что ярость сражения способна выжечь его
дотла. Но я не была опытным воином и сидела на палубе, тихо раскрывая рот, как
рыбёшка, вынутая из воды.
– Не стрелять! – гаркнул тотчас же воевода. И лишь
потом оглянулся. Увидел меня… и лицо у него на миг стало такое, что я
немедленно поняла: больше в море мне не ходить. Все беды из-за таких, как я,
неудачливых и никчёмных. Уж верно не зря не в кого-то другого воткнулась эта
стрела. Не будь меня здесь, она, надо думать, совсем не взлетела бы. Кмети с
руганью и угрозами опускали вскинутые было луки – они обиделись за меня и
собрались отомстить. Только тут я заметила, что побратим уже стоял подле меня
на коленях, заботливо прикрывая щитом. Новогородцы отняли лук у стрелявшего, и
высокий воин в кольчуге огрел его по затылку – больше для нас. Кажется, они
ждали расправы.
Немалое время вождь смотрел на них и молчал, и скулы у него
были белые, и мне впервые казалось, что выдержка могла ему изменить. Вот как
опасно трогать его человека. Даже самого бездельного. Всё-таки он превозмог
себя и напряжёнными, плохо гнувшимися руками второй раз поднял тяжёлый щит –
как и прежде, вогнутой стороной к ним. Тогда паруса были спущены, и корабли
сошлись борт в борт – разговаривать. Но я запомнила это не особенно хорошо,
потому что Блуд раскроил ножом мой рукав и коротко приказал:
– Терпи!
6
Новогородский вожак прозывался смешно и неподходяще: Оладья.
Должно быть, родители нарекли, пока вправду был пухленький да румяный. Теперь
от того оладушка немного осталось. Мерил шагами палубу высоченный, жилистый
воин с пасмурными глазами…
Корабли бежали бок о бок, и я хорошо видела Оладью. Он без
устали шагал туда-сюда меж скамей. Князь Вадим дал ему добрую, недавно
построенную лодью, послал продавать корелам хлеб и тонкие ткани, выменивать
драгоценный рыбий зуб и искристые бобровые шкурки. Грозный Рюрик не тронул
купцов, не возбранил пройти мимо Ладоги в море, в широкое Нево. Хозяин Морской
не сгубил молодых, неумелых ватажников на молодом корабле… и вот тут, когда
начали переводить дух, нанесло нас и нашего воеводу!
Сдуру выпустили стрелу. Обидели. За рану княжьего человека
Правда требовала сурово. Мог Мстивой отнять у Оладьи изрядную часть добра и
вышел бы прав. Оладья сам предлагал полувирье, но варяг лишь сказал:
поворачивай. Теперь с нами пойдешь. И ничего не добавил, и я бы хотела
взглянуть на того, кто решился бы расспросить. И вот шли и не ведали, какой
нарок ждал впереди, и с тоской оглядывались на берег, совсем отступивший за
небоскат, и не знали, по-моему, чего больше бояться – нас или открытого моря,
мерно вздымавшего корабли?
По совести молвить, я думала – языкатые кмети, всегда
норовившие подразнить, ущипнуть обидным намёком, теперь уж вконец меня заклюют.
Ничуть не бывало! Широкоплечие парни жалели меня, самую маленькую и слабую, как
умели подбадривали, помогая терпеть. Всё-таки хорошо, когда вокруг побратимы.
Если бы мне с моим скудным мужеством – да вдруг одной!
– Это хуже всего, после боя, когда лютость
проходит, – объяснил Блуд. Он устроил мне тёплое ложе около мачты и сидел
рядом, теша беседами. Рука немилостиво казнила при всяком движении, но смирно
лежать оказывалось не легче. Как ни боялась я лишний раз лезть вождю на глаза –
делать нечего, вставала и принималась ходить, совсем как Оладья. Меня вновь
мутило от качки, я ничего не ела и лишь твердила, как заклинание: это кончится,
это не навсегда… Неужели действительно не навсегда?
