Пращур мой не стал ждать, пока нападут. Благо, вблизи
прежнего селища падала в Нево протока, а за протокой лежал широкий разлив,
поросший колеблемым тростником, усеянный лесистыми островами. Не всякий пройдёт
насквозь с первого раза. Пересёк его пращур и сел по ту сторону на матёрой
суше, на высоком крутом берегу. Там жила в лесах голубоглазая, беловолосая
весь. Лесов нехоженых никакая птица перелететь не могла; дичи, ягод-грибов было
в достатке, и весь не обиделась, начала в гости ходить. Разбойники же новых
дворов так и не доискались.
А на прибрежном холме, там, где поднялся тын, стояла пара
берёз. Они росли из разных корней, а ветви сплетались высоко в небе, как
обнявшиеся руки. Весной на обеих распускались одинаковые серёжки, но все
немедленно поняли, что это были берёза-муж и берёза-жена. Одна была кряжиста и
могуча и словно оберегала вторую, а чуть поодаль тянулись к солнышку два тонких
ростка… Взрослые деревья шумели над ними, распевая согласную, счастливую песню…
Пращур мой достраивал хлев, и вот поди – приглянулась ему
берёза-жена, такая уж ровненькая, как раз на охлупень. Он её и свалил. Повинился
перед обиженной древесной душой, покормил, как заведено, маслом. Отсёк ветки,
впряг лошадь и потащил брёвнышко домой. И сам не заметил, как затоптал по пути
обоих берёзовых деток.
…Вот когда начались у нас страшные чудеса! Ночь за ночью
муж-берёза выдирал из земли корни и пододвигался к избам на полшага! Пядь за
пядью – упрямо туда, где белело в лунном свете нагое тело любимой! Хотели
задобрить его угощением, прирезали молодую корову – не помогло. Решили срубить
– топор соскользнул по белой коре, уязвил пращура в ногу!
Уже над самым тыном нависали шевелящиеся ветви, когда
наконец додумались позвать ведуна. Весский волхв-арбуй долго ходил вокруг
дерева посолонь, творя заклинания, потом добыл огня и прижёг торчавшие корни, и
Злая Берёза остановилась. Ни разу с тех пор она не цвела и даже весной зеленела
медленно и неохотно. Словно не жила вовсе, а томилась в тягостном колдовском
сне, где не было ни пробуждения, ни смерти… И оживала лишь изредка, чёрными
ночами, когда ветер дул с моря. Тогда ветер смыкал и размыкал её ветви, и
дерево становилось похоже на руку, воздетую из-под земли и шарившую… шарившую…
и человеческим стоном надрывалась душа, заключённая в корявом стволе… люди в
избах, снедаемые страхом и совестью, теряли покой.
Вот какое проклятие тяготело над нами, вот почему никто в
нашем роду не совался в лес без нужды. Разве только зимой, когда лесная сила
вся спит. Мне одной не было страшно. Я всегда знала про мужа-берёзу, а лет в
двенадцать впервые его пожалела. И твёрдо решила: родись я пораньше, легла бы у
пращура на дороге, а не допустила злодейства!..
Тогда приснился мне сон. Сон вроде странный, а вдуматься,
ничего удивительного. Я как раз в тот год уронила первую кровь, сняла детскую
рубашонку и постилась, запертая в клети, провожала девчоночий возраст, как от
прадедов заповедано: незримая солнцу, не смея ног наземь спустить… И
привиделось, будто треснуло, как от мороза, раскрылось неохватное древо…
выпустило человека…
С тех-то пор появился у меня Тот, кого я всегда жду. Я в
девчонках такая была: что в мыслях, то и на языке. Однако тут достало ума
промолчать. Незачем. Не всё напоказ.
Шла я, шла – и вот наконец шагнула, как в двери, меж
высоченными соснами… и сколько хватало глаз легло передо мной тусклое
неспокойное море. Вспененные волны казались издали рябью; жаль, недосуг было
спуститься к ним, тяжко ворочавшимся в прибрежных камнях. С моря приходили
сердитые бури и разбойные корабли, но я любила его всё равно. Глядя на море, я
мечтала о необыкновенном. У мечты не было внятного облика – просто хотелось не
то бежать куда-то, не то взмахнуть нежными крыльями – и лететь… Не могу лучше
сказать.
Я думала уже уходить, когда на глаза мне попалась чёрная
точка, мелькавшая далеко-далеко. Корабль!.. И хоть верьте, хоть нет, но
предчувствие кольнуло меня сразу. Бывает, что в избу, где посиделки,
заглядывает припозднившийся гость, и вдруг знаешь – не к кому-нибудь подойдёт,
прямо к тебе. Так и тут. Точка ещё не успела стать лóдьей, а я уже
видела, как она входит в протоку… крадётся меж островов…
Я встряхнулась, прикидывая свою ношу. Бросать, так к дому
поближе. Жаль было грибов и самого кузовка, родной ведь. Я свистнула Молчана, и
мы заспешили.
…Накликала, зло корил меня кто-то другой. Мечтать больно
горазда. Вот, дождалась, валит в гости черна толпа женихов. Много их там, и
руки у каждого длинные, как раз за косу ловить!
Я неслась во весь мах, изредка замирая на макушках холмов.
Корабль двигался быстрее, чем я ожидала. От этого было ещё страшней, и
предчувствие продолжало меня теребить. Я стала оглядываться на каждом шагу. Я
шла слишком медленно, а побежать мешал кузовок. Я ссадила его, уже не выбирая
удобного места, остановила хромавшего пса:
– Береги!
Молчан послушно улёгся, а я натянула поглубже шапку со
свёрнутой в ней косой – не хватало ещё, чтобы вывалилась, – и пяточки
засверкали. Лук в налучи и тул со стрелами лупили меня по бёдрам – ни дать ни
взять подгоняли.
Я вылетела из леса, едва дыша от волнения: должно быть,
корабль опередил меня, и я никого не сумею предостеречь. Но нет, повезло.
Быстра была я всё-таки бегать. Вот они две наши избы, вот он тын – плотно
спряженные островерхие колья, обступившие жильё… Угрюмым исполином высилась над
ними Злая Берёза. Ворота были распахнуты, и светлобородый муж спускался к
озеру, неся на плече сеть.
– Дядько Ждан!.. – закричала я из последней
могуты, сообразив, что голос добежит быстрее меня. – Дядько Ждан!..
3
Всё-таки беспечно мы жили. Не были приучены к страху, к
тому, чтобы по первому крику подхватывать пожитки и удирать. Это нас и сгубило.
Пока метались мы с братьями, пока наши матери суматошно вязали узлы и собирали
вокруг себя ревущих детей – хмурой угрозой выдвинулся из-за мыска парус, и в
разливе прямёхонько перед нами явился корабль. Что ж ты оплошал, дедушка Водяной,
не запутал, не остановил!.. Не на тебя ли надеялись, не тебе ли ранней весной
дарили чёрных козлов? Не помогали чужого Омутника выпроваживать, когда
водворился? Или, может, такие гости пожаловали – не совладать?..
Корабль был чёрный, как уж, плывущий в пруду. А посередь
паруса – белый на пасмурно-сером – красовался злой сокол, падающий с небес…
Варяги! Ладожские варяги! Грозного князя Рю́рика люди. И никому не ведомо,
что у них на уме.
Бежать было поздно, сражаться же… Мы как-то сразу оставили
бестолковую беготню и сгрудились возле тына. Только мать подхватила младшеньких
дочек и скрылась с ними в избе. Как дитя малое, что прячется в пожаре под
лавку…
Мы ждали – корабельщики ударят длинными вёслами, поспешая к
поживе. Втащат лодью на берег и побегут ломать наши ворота… Ошиблись. Корабль
сбросил парус и подошёл неторопливо, будто не желая пугать. Ткнулся в берег и
встал возле наших лодок, обсыхавших днищами вверх.
