– Рим далече.
– Далече, – отозвалась Велета. – Когда жил
тот, другой Бренн, мы селились совсем в другой стране… В Стране Лета, на
западе. Брат рассказывал, там не бывает морозов и растёт виноград. Виноград,
он… как зимняя клюква, такой же прозрачный, и слаще морошки, а растёт, как
вьюнок.
Я попробовала представить. Сколь же дивный мир устроили
Боги, сколь много в свете занятного! Небось, никогда не увижу и половины. Не
отведаю овоща, сладкого, как морошка. А жалко.
– Мы – галаты, – продолжала сестрёнка
вождя. – Это значит воинственные мужи. Раньше у нас все были как Якко и
Бренн. Теперь мало осталось. Мы теперь наполовину словене, не все и речь
разумеют. Бренн говорит, за морем есть края, где схожий обычай. Но там свои
племена, а галатов нет более…
Она вздохнула. Всё-таки мой поганый язык опять разбудил в
ней скорбную память. Это ужас, когда у тебя на глазах иссякает отеческий род,
гаснет племя, ходившее походом на Рим… Я спросила, стремясь загладить вину:
– Научишь меня вашему языку?
Велета пообещала.
Мы не успели уйти далеко от родничка, когда я вдруг надумала
разрешить летошнюю загадку и любопытно спросила:
– Что значит: лез ва?
– Оставь мне, – улыбнулась Велета.
– А вот ещё: пив грайо э кен гвеллох ха ме…
– Сделает ли кто-нибудь лучше меня, – объяснила
Велета. – А кто это сказал?
Ох!.. Сестрица Белёна всегда сначала врала, потом думала, а
надо ли было врать. Я… хоть волосы из головы выдирай. Я стала рассказывать, как
моя мать подносила Мстивою свежее молоко.
У Велеты вся кровь сбежала со щёк, я даже перепугалась. Ни
дать ни взять милый брат проглотил в молоке живую змею, и эта змея, затаясь,
хоть сейчас могла его укусить. Слова путного выговорить не сумела. Повернулась
спиною ко мне, да как припустила! Пяточки замелькали. Ни разу ещё она так не
бегала. Я двинулась следом, попробовала окликнуть. Она не отозвалась.
Конечно, вождь был живёхонек. Мне, правду молвить, уже начал
передаваться испуг Велеты… глупая девка. Мы увидели его в поле меж крепостью и
деревней: они со Славомиром как раз проверяли, умеют ли новые отроки держать в
руках луки. В землю был вкопан высокий, гладко обтёсанный столб – на него мы
частенько лазили по утрам, если Славомиру казалось, что мы лениво бегали у
полыньи. Теперь на макушке, поблёскивая, колебалась мишень. Отроки в очередь
брали лук, брали по две стрелы и замирали спиною к столбу. Потом вскидывались
по хлопку. Вторая стрела у каждого заставляла мишень подпрыгивать и вертеться,
а у многих и первая.
Велета кинулась к брату, прямо под стрелы. На счастье, у
молодцов был на всех один лук, но Славомир заорал так, что отрок, чья очередь
тогда подошла, уронил стрелу в снег. Мстивой шагнул навстречу сестре, та
повисла на нём, давясь горестным плачем. Он скоро понял, что произошло. Глянул
на меня светлыми глазами поверх её головы, глянул мельком, без всякого
выражения… и кто-то другой во мне сказал знакомым уже, мёртвым голосом: всё.
Всё. Вряд ли я просплю здесь ещё одну ночь.
Всегда-то меня занимало пуще всего, что будет не с другими –
со мной.
Я подошла на деревянных ногах. Подняла шапочку, потерянную
Велетой. Велета судорожно прижималась к вождю, обхватив его двумя руками за
шею, так, словно уже налетал неведомый вихрь – унести, навек разлучить… Отроки
пялились, но Мстивой не замечал. Гладил по голове зарёванную сестру, говорил
по-галатски, и я без слов понимала: вот он я, смотри, какой крепкий. Что с
таким может случиться? Ничего ведь и не случилось, не плачь. Он даже
посмеивался, но глаза были тоскливые. Я стояла с шапкой в руках и не смела ни
приблизиться, ни отойти.
– Что примёрзла? – окликнул меня Славомир. –
Иди-ка стреляй.
Он тоже что-то знал и смотрел так, будто я, надумав
погреться, спалила избу с людьми. Все что-то знали. Ярун, растерянный не меньше
меня, передал лук, и я поспешно измерила его силу – рванула тетиву четырьмя
пальцами и один за другим их разогнула. Я знала, что справедливого времени мне
не дадут. Точно. Славомир хлопнул в ладоши, и я крутнулась к столбу. Увидела
наверху мятый боевой шлем с коваными наглазьями, наитием догадалась, что
датский, уверилась, что на пути никто не стоял – всё это мигом, пока сердце
разу не стукнуло – и вторая стрела сошла с тетивы прежде, чем первая успела
воткнуться.
Я не поняла, почему отроки вокруг засмеялись, сначала
вполголоса, потом, никем не одёрнутые, – во всё горло. Только когда
Мстивой указал Велете на макушку столба, и та, взглянув, наконец чуть
просветлела, я догадалась. Разумные люди метили в болтавшийся железный колпак,
чтобы стрелы скользили, падая вниз. Я же, не думая, обе всадила в железные
полукружья, за которыми нынче не было глаз. Пернатые древки весело торчали в
четырёх саженях над землёй, крепко вбитые в дерево. Не вдруг вырежешь и ножом.
– Лезь доставай, – сказал Славомир.
Я не видела Велету до сумерек. Я думала, она не спустится в
гридницу вечерять, но она пришла. Она жалась к брату, как схваченная морозом
травинка к брёвнам забрала, и не поднимала лица, словно боялась опять увидеть
меня. Славомир хмурился и встряхивал головой, отгоняя что-то враждебное. Один
вождь сидел с деревянным лицом. Болело не у него, у тех, кто был бы рад его
заслонить. Мне стало худо от страха. Страх был тем унизительнее, что я так и не
знала, за что станут казнить.
Когда мы, отроки, остались одни в гриднице и голодные
полезли за стол, насмешник Блуд растопырил колени и локти и показал, как я
взбиралась за стрелами. Наверное, мне надо было посмеяться вместе со всеми, но
я не сумела. Днём, в поле, ничей смех меня не обидел, Славомир затем и взогнал
меня на скользкий зыблемый столб, чтоб отвлеклись, позабавились Велета и вождь.
Блуда тешить я не собиралась. Да и страх не мог больше копиться, искал выхода в
злобе. Я ответила почти его давешними словами:
– Ты-то помолчи, лежебока. Сам долезь хоть до середины.
А то хлеба ешь чуть, и толку не больше.
Бывало со мной иногда – залеплю так уж залеплю. Все
посмотрели на Блуда. Он держал корочку хлеба, и вспомнилось, что с первого дня
он и вправду не трогал ни мяса, ни румяного сала, одежда на нём казалась
пустой.
Честно молвить, мне стало не по себе, когда Блуд повёл
шальными глазами, глубоко ушедшими в темноту… Он зацепил меня, я недобро
ответила. Удел мелкого человека, который пуще всего боится спустить кому-то
обиду.
Блуд долго мерил меня бессовестным взглядом, потом
сощурился:
– По-другому бы с тобой, девка, потолковать…
Я наступила на ногу побратиму, собравшемуся ответить. Я
ничего не сказала, но отдарила Блуда прищуром не менее наглым, чем его
собственный. И опять сама себе ужаснулась. Я ли это, мечтавшая лететь над
лесами, над жемчужным засыпающим морем – навстречу Тому, кого я всегда жду?..
Стало быть, сходила прежняя кожа, лезла новая, грубей древесной коры. Не этого
ли хотела…
