Я покосилась на Хагена. Конечно, он был совсем не таков. Но
здесь, в Нета-дуне, неплохо жилось и ему, и тихой Велете, и седой старой
собаке. А может, ещё иным тварям, чей покой и достоинство было так же легко
растоптать. Или оградить.
Смейтесь, если смешно!.. Но мне только сильней захотелось
остаться. А ведь я не искала широкой спины, чтобы сидеть за ней до могилы.
5
Теперь надобно помянуть про Нежату: взялась, так всё
сказывай, любо, не любо. Нежата вернулся в яркий солнечный полдень и сам был,
как тот полдень, радостен и румян. Шестеро молодцов неслись вслед размеренным
шагом, и по этому шагу я тотчас признала словен. Весские парни бегали ино, а уж
варяги – куда ни поедут, семи вёрст не доедут, отроду не было крепких морозов у
них на море Варяжском, дожди вместо снега кропили в месяце грудне.
Нежата с собой уводил пятерых, вернулся с прибытком. Этот
шестой летел позади, красуясь лыжной сноровкой, а у правого уха блестела
серебряная крестовина меча. Да, подумала я. Вовсе не то, что я или побратим.
Этот выглядел воином.
Мстивой, к моему удивлению, Нежату не похвалил.
– Отроков я беру сам, – молвил он хмуро.
Шестой мигом опознал в нём вождя и встрял с ухмылкой,
бесстрашно:
– А я не отрок.
У него был отчаянный взгляд не привыкшего ничем дорожить.
Такому что свой живот, что чужой: не промедлит и не усомнится, если пошлют, как
Яруна, со смертью на беззащитного. Это почуял в нём вождь, другое ли что?
Откуда мне знать.
– Здесь передо мною все отроки, – ответил он
невозмутимо. – Издалече идёшь, молодец?
– Из Нового Града, – сказал прибылой и перестал
скалиться. – Думал хоть у тебя правды сыскать.
Из Нового Града!.. Двадцать лет прожила я в знакомом лесу,
путешествие в Нета-дун казалось походом за край света, да я сказывала. Старград
варяжский был мне вовсе где-то за звёздами, слишком далеко, чтобы уразуметь.
Новый Град и стольная Ладога помещались чуть ближе, но тоже у кромки, под самым
пологом тьмы. Возле белого камня, скрепившего древние заговоры… Мы
переглянулись с Яруном. Мы были двумя синицами, выпугнутыми из куста. Варяги,
залётные соколы, знали, как выглядит земля из-под облаков. Их смутить было
труднее.
– Как величать-то? – спросил вождь. Он смотрел на
Нежату: привёл, отвечай, – но Нежата как раз увидел меня и, если судить по
лицу, почти испугался, и мне прыгнуло в душу что-то холодное, а новогородец
немного повременил и откликнулся с вызовом:
– Блудом люди рекут.
Блуд – Ходящий Опричь! Хорошее назвище. Другое уже навряд ли
пристанет.
– А князя что бросил, Блуд? – продолжал допрос
воевода. Это он говорил о храбром Вадиме, который вышел из Ладоги и выстроил
Новый Град, поссорясь с варягами, и о том слыхали даже мы в нашей чащобе.
Дерзкий Блуд показал разом сорок зубов:
– Вадиму в горохе только стоять. И людям его с ним.
Хаген, уже привыкший держать меня за плечо, покачал седой
головой:
– Беда, коли язык проворней ума.
Он опять видел недоступное зрячим. Расспросить тотчас я не
успела. А после – забыла.
– Князя лаешь, болячка тебе! – проворчал
хромоногий Плотица. Юные воины перед ним трепетали, но тут коса напала на
кремень. Блуд выхватил оружие с такой быстротой, что лезвие очертило в воздухе
золотой полукруг.
– Ты меня не учи. Я тебя под стрелами не видал.
Бесстрашия, наглости и насмешки в нём было поровну. Причём
на десятерых. Плотица потемнел, косолапо шагнул навстречу. Зоркий Блуд опустил
меч.
– Две с одной не дерутся, слава не та.
– Достанет одной пнуть тебя за ворота, – пообещал воин. –
Думай, щеня, где славы искать!
Вождь его удержал. Вожди не бывают гневливыми, скорыми на
расправу. Гнев вождей превращается в чёрные тучи, разящие невидимым громом.
Раньше это могло случиться с гневом каждого человека, и люди были ласковее друг
к другу. Ныне благая вера ослабла, но не про вождей. Кмети не помнили, чтобы
Мстивой Ломаный кричал или бранился. Он и теперь продолжал по-прежнему ровно:
– Чем же светлый князь перед тобой оплошал?
Блуд ответил немедленно:
– А хоть тем, что датчан прежде нас потчевать стал.
Почему-то эти слова прозвучали как заклинание.
Кмети сдержанно загудели, вождь сжал зубы, как в судороге,
потом бросил, более не раздумывая:
– Отроком будешь.
– У Вадима я повыше сидел, – сказал Блуд уже ему в
спину. Воевода как не услышал. Нравится – оставайся, не нравится – уходи, а
спорить без толку. Какое-то время Блуд стоял неподвижно. Потом с видимым
усилием обуздал бесновавшуюся гордость, убрал меч и стал снимать лыжи. Припал
на колено и начал казаться крепко избитым, и тут я заметила, что отчаянный
малый на самом-то деле был бледен и тощ, тёмные усы выделялись, словно
приклеенные, нарядный полушубок глядел чужим, слишком просторным, и даже лыжный
бег по морозу не раскрасил молодца, только зажёг на скулах багровые пятна. Мы с
Яруном дошли сюда крепкими и краснощёкими. А у него глаза глядели будто из
темноты, и тлела в глазах волчья готовность лязгать зубами и огрызаться, пока
не вшибут в глотку копья…
Возле двери вождь взял Нежату за плечо, и мой слух,
отточенный на охоте, донёс сказанное в треть голоса, но с клокочущей яростью:
– Ты, беспутный, девку привабил?
Румяный Нежата дернулся из его кованых пальцев:
– Да ну её!.. Чего ещё наплела?
Вот оно – белым личиком об морской лёд. Я совсем не ждала
радостной встречи, не думала снова сумерничать с ним на крыльце, позовёт – не
пошла бы… Так, но я задохнулась от обиды и предательства, хотя какое
предательство, если ни в чём друг другу не обещались?..
А потом схлынула первая горечь, и я поразмыслила и решила:
всё к лучшему. Знать, хранило меня, глупую, дедушкино громовое колесо. Не был
Нежата Тем, кого я всегда жду. А иным не для чего меня обнимать. Смейтесь, если
смешно. Сестрица Белёна уж точно животик бы надорвала. Она там небось замуж
вылетела – дверь скрипнуть вслед не успела. Белёне жилось на свете повеселей
моего. А впрочем, не знаю.
Но воевода!.. Решил, что Нежата сманил меня в Нета-дун, и
съесть готов был Нежату! Насмешек боялся? Хорош вождь с дружиной, в которой
девки хоробрствуют?.. Я так и этак вертела подслушанный разговор, и за ворот
сыпались муравьи. Сколь веселей было бы, стой во главе дружины хоть Славомир. У
Славомира солнце было в глазах. Светел весь, как речная струя над чистым
песком. Брат вождю, а сколь непохож. На того солнышко совсем не светило. Омуты
были в нём, тёмные омуты. И студенцы, плещущие со дна.
Едва ли не в тот самый вечер я поднялась в горницу спать и в
дверях занесла ногу повыше – перешагнуть девку. И не увидела знакомой овчины.
