Бойцы увели Микутавичуса, а Сенсей опять оказался наедине с Павлом Трудомировичем.
— Ну и что, Алеша-сан? — постучав уголком кассеты по письменному столу, спросил Луговой. — По-моему, очень убедительные показания. Учитывая твою спортивную подготовку, а также то, что ты лет на десять помоложе господина Микутавичуса, вырубить его ты мог одним точным ударом. И если бы хотел, то вырубил бы насмерть. Но ты не хотел, потому что тебе надо было от него кое-что узнать. И ты узнал. Шприцы вот только зря оставил. Тот, что со следами героина — это, как говорится, «лыко в строку», а вот тот, что с психотропным — это уже не вписывается… И еще одно. В одной из печек мои ребятки нашарили остатки седого парика и бороды. Тоже прокол — сжигать такие вещи надо чисто. Вполне можно допустить, что ты, закончив все мероприятия с Винцасом и ширнув его тем, что ты считал передозировкой, снял с него плащ и шляпу, прицепил парик и бороду. Потом вышел из бомжатника через окно первого этажа, через проходные дворы перебрался на Коммунистическую улицу, там поймал тачку и вылез из нее на Мариинской. Пешком дошел до подворотни. Судя по тому, что твой звонок Хромову был зафиксирован в 19.40, а Хром доложил тебе, что Парамон уже десять минут беседует с «Микутавичусом», ты прибыл туда в полвосьмого вечера. Уже сумерки, морду лица при бороде и парике рассмотреть сложно. Долгих разговоров с Парамоном ты, наверно, не вел. Стреляешь ты, насколько мне известно, пуля в пулю. Забрал диск, кейс, телефончик. И позвонил Хрому, чтоб он раньше времени не заволновался. Потом вернулся в бомжатник, напялил плащ и шляпу на Винцаса и слинял оттуда. А для верности — еще раз звякнул Хрому, чтоб тот подольше посидел в машине. «Подожди еще полчаса…» — а за полчаса ты далеко упилить смог бы.
— Да, мог бы! — буркнул Сенсей. — Если б я в это время был не в Москве, а там, где вы этого козла нашли…
— Алеша-сан, — посуровел Луговой. — Скажи честно: жаба заела, не захотелось двадцать процентов дяде Паше отстегивать, верно? Ну а заодно, после того как из Микутавичуса реальную цену вынул, взбрело в голову, что можно за этот диск миллионов пятьдесят срубить…
— Подстава это! — упрямо проворчал Сенсей. — Не было ничего такого! И по телефону не я говорил!
— А кто? Винокур или действительно Максим Галкин, как Хром предполагал? Несерьезно, Алеша. По-детски как-то! Типа: «Это не я в шкаф за вареньем лазал, а варенье само на полку пролилось!» Понимаешь ведь, что бесполезно отпираться. Ведь всего этого материала было бы вполне достаточно для добротного уголовного дела. Особенно в те далекие годы, когда уголовный процесс, как утверждают некоторые, не носил у нас состязательного характера. Но я-то ни под суд тебя отдавать не хочу, ни той суровой конторе, которая тебя в фарш превратит заживо… Я просто хочу, чтоб ты мне отстегнул то, что мы оговаривали. Двадцать процентов от «лимона» — разве это для тебя деньги?
— Короче, — сказал Сенсей, уже понимая, куда гнет товарищ чекист. — Если я сейчас вам вручу двести кусков налом, вы от меня отстанете?
— Отстану, но только в том случае, если подскажешь, где искать Федю с диском.
— Не знаю я, где Федя! — буквально взвыл Сенсей.
— Ладно, — не стал вступать в пререкания Луговой. — Могу допустить, что он тебя тоже кинул. Но за это, Алеша-сан, придется наплюсовать тебе еще двести.
— И всех ребят освободите?
— А кто же мне показания против тебя давать будет? — ухмыльнулся Трудомирыч. — Ладно, за ребят, гамузом — еще сто.
— А если я вам еще пол-«лимона» отстегну, вы мне этого Микутавичуса отдадите?
— Отдам. Только с тем условием, чтоб он нигде и никогда не всплыл… И упаси тебя бог, Алеша, припрятать его в каком-нибудь загашнике, чтоб потом ежа голой жопой пугать! Тут уж и двумя «лимонами» не отделаешься…
— Классный из вас рэкетмен получился бы! — позавидовал господин Сенин.
— Таковы они, волчьи законы капитализма! — печально вздохнул Луговой. — А мы, как известно, люди служивые: с волками живем — по-волчьи воем…
ПОЛУСТАНОК
Как ни странно, в баке «Чероки» оказалось достаточно горючего, чтоб проехать около тридцати километров по путаной системе просек и проселков и добраться до никем не регулируемого и не охраняемого переезда через железную дорогу. Галя в течение всего пути помалкивала и время от времени начинала хлюпать носом. Как видно, сильно переживала из-за приемного отца. Очевидно, по этой же причине она не стала задавать никаких вопросов Сухареву, хотя, наверно, могла бы спросить, как он смог заставить Жиртреста стрелять по своим приятелям и каким образом этот тип смог ходить с перебитой ногой. Возможно, конечно, что Галя не стала задавать вопросов из опасения узнать что-нибудь лишнее.
Вряд ли Станислав Аркадьевич специально выбрал такую дорогу, тем более что «Атлас автомобильных дорог СССР», изданный в тыща девятьсот лохматом году, даже в момент издания не очень соответствовал реалиям. Тем не менее он не только выехал к этому переезду, но даже сумел пересечь пути. Мотор заглох только после того, как джип удалился от переезда метров на двадцать.
— Все, — сказал Сухарев, — дальше придется по шпалам…
— По-моему, — заметила Галя, — по шпалам идти опасно, можно попасть под поезд.
— Это так говорится, «идти по шпалам», — пояснил Станислав Аркадьевич, — на самом деле мы пойдем вдоль путей.
— Направо или налево? — поинтересовалась американка.
— Наверно, налево, — наскоро сориентировался Сухарев по сторонам света.
Дальше почти с километр шли молча. Сухарев время от времени озабоченно поглядывал на свою одежду. Нет, повезло, нигде в крови не измарался, и Галя тоже, только чуть-чуть глиной попачкалась, когда через болото шли.
— Дядя Стас, — спросила Галя наконец-то. — Вы все-таки кто?
— Я же сказал: НКВД на общественных началах.
— Это шутка, а трупы — нет. И дэдди нет.
— Могло бы и нас с тобой не быть. Очень даже запросто.
— Это да. Но что вы сделали с этим толстым? Он стал как зомби!
— Загипнотизировал, — лаконично ответил Станислав Аркадьевич. — Тебе достаточно? Слышала такую русскую поговорку: «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!»?
— Слышала. Еще когда с папой и мамой жила. Лидка спросила как-то: «Папа, а за что у тебя орден?», а он ей как раз про Варвару сказал.
— Значит, не такой уж он у тебя «бэстард», — заметил Станислав Аркадьевич. — Ордена в Афгане не всем давали…
— Вы там были? — спросила Галя.
— Нет, — покачал головой Сухарев, — к сожалению, не сподобился. Но хочу верить, что твой отец был хорошим человеком.
— Мне лучше знать, какой он был. Пьяница и дурак!
— Он что, бил вас?
— Нет, не бил. Но когда пил, то сперва пел, хохотал, песни пел всякие неприятным голосом, а потом очень много ворчал и нудно говорил маме, как он ее любит. А ей это было противно. Потому что мама была красивая и высокая, а он — маленький и сморщенный. Он столько раз обещал, что не будет пить, а потом — все сызнова. Мама даже несколько раз его сковородкой била!
