– Нелли, да ты… у тебя пролетарское мышление просто! – возмутилась Рожкина. – А почему красота не может принадлежать одному человеку? А как же коллекционеры, собирающие произведения искусства лично для себя…
– Да они и то выставки устраивают иногда, хвастаются на публике своими сокровищами… Но ты тоже хороша, Ксюша, – сравнивать искусство и плодово-ягодные посадки! – почти кричала Ласунская.
Кто-то потянул Федора за локоть. Он оглянулся – это Костя, любовник Марии, звал его куда-то, за собой. По дороге Костя прихватил бутылку вина и стаканчики.
– Боже, какие страсти разгорелись… – посмеиваясь и блестя глазами, сказал Костя, подойдя к веранде с широкими перилами, поставил на перила стаканчики. – Вечные споры о прекрасном, о смысле жизни. Кто виноват и что делать.
– Да уж, – согласился Федор. Взял у своего собеседника бутылку, разлил вино по стаканчикам. Он искал взглядом Марию, но девушку не было видно за толпой людей. Уже и другие гости подошли туда, вступили в спор.
– Все хотят, чтобы вишневый сад продали на участки. Вот и Мари… – сконфуженно улыбнулся Костя. – Ну, за знакомство, что ли. Мы ведь с ней… – он не договорил, отпил вино.
– Да, я в курсе.
– М-м, неплохо… Наше, кубанское? Н-да… Так вот, Мари хочет, чтобы я купил часть земли ей. Подарок, так сказать.
– Так я ж недорого продаю, – поставив пустой стаканчик на перила, ласково произнес Федор. Чем дальше, тем сильнее ему не нравился Костик. Хотя, казалось бы, какое ему дело до того, с кем встречается эта Мария?..
– Это понятно, только я же семейный человек, – печально признался Костя. – У меня жена и трое детей.
– Сколько?!
– Трое.
– А лет тебе сколько?
– Сорок.
– Мне тридцать восемь… Но разница небольшая, мы ровесники, считай… У меня ни одного. А у тебя трое детей уже, – удивленно покачал головой Федор.
– Да, да… Мое счастье и мое ярмо, можно сказать. Мои кандалы. В том смысле, что мне теперь уже никуда от семьи не деться. Тяжело, ох тяжело.
– Давай за любовь.
– А давай! – с жаром произнес Костик. – Ты не представляешь, брат, как это нелегко, тянуть все на себе. А потому что раз ты мужик, то ты всем должен. Всем. И не смей жаловаться, ибо настоящий мужик не имеет права жаловаться. А на мне целое производство. И я мотаюсь – туда-сюда, туда-сюда. А жена у меня, Люда, не работает. Ей надо за детьми смотреть. В школу отвезти, привезти, кружки и секции… А институт у Петьки на носу, ЕГЭ еще все эти… А на репетиторов сколько денег уходит, ты не представляешь!
– Не представляю, – честно ответил Федор. – У меня ни одного репетитора в жизни не было. Как-то сам сумел школу закончить, с золотой медалью, и институт с красным дипломом.
– Да? – растерялся Костя. – Но это редкость… И ты по себе не равняй. Ты ученый, ты гений, может быть. А дети-то, они все разные. Мои – в науку не собираются. Да и время сейчас другое, – опять начал он заунывно жаловаться. – Так вот, мне за все надо платить. За репетиторов, в школе поборы, там, сям… Короче, выпьем еще. За детей давай.
– За детей, – вздохнув, неохотно согласился Федор.
– И вроде как я предприниматель, и свой заводик у меня, и торговля хорошо идет… Но каждая копейка на счету, веришь ли?
– Верю.
– И вот мне этот вишневый сад… Прям как по горлу. Да, деньги вроде бы небольшие, но каково мне отрывать их от собственных детей и отдавать любовнице?
– Так не заводил бы ты любовницы, брат, – спокойно заметил Федор. – Надо выбирать ношу по себе. Не тянешь – и не берись.
– Но как же… – опешил Костя. – А любовь?
– А любить надо – жену и детей, – Федор опять окинул взглядом пространство перед домом, где толпились гости. Кажется, в толпе мелькнула Мария, ее рыжее платье. Или показалось? Постепенно темнело, тени становились все длиннее; вечерний, сиреневый свет менял лица людей. – Ахмед… Ахмед, включи, пожалуйста, фонари!
Ахмед издалека кивнул.
– Ты вот, сразу видно, ничего в жизни не понимаешь, – недовольно буркнул Костя.
– Я? Я?!
– Ты. Уж извини… Мы с тобой, Федя, вроде ровесники, но опыт жизненный у нас – разный. Вот будет у тебя трое детей, тогда и поговорим.
– А зачем же ты столько детей заводил, если их с трудом тянешь? Мы же… мы же не в первобытно-общинном строе живем, можем как-то свою жизнь планировать! – ехидно возразил Федор. – Зря, что ли, средства контрацепции изобрели?
Вспыхнули фонари в саду. Сразу стало видно, как Костя покраснел, как еще ярче заблестели его глаза.
– А я хотел троих, троих и родил, – с неожиданной надменностью произнес он. – Это мое богатство – мои дети. Тебе не понять. Я хочу любить Мари – и люблю. А ты ханжа, Байкалов.
– Что значит – «хочу»? – возмутился Федор. – Ты что, свои «хотелки» выше всего ставишь? Ты кто, царь? «Я хочу…» – гнусавым голосом передразнил он. – Да мало ли кто чего хочет, надо еще и с головой дружить! Жалуется он теперь на кандалы…
– Да ты… А знаешь, кто ты? Ты чокнутый. Как все ученые. Шизофреник! – облизнув губы, радостно заявил Костя. Теперь он вовсе не казался милым робким увальнем. Федор словно увидел его настоящего… Такие люди вечно прикидываются бедными овечками, жалуются на жизнь, но своего никогда не упустят.
– Я ж видел, как Мари… как Мария живет. Нищета. Тоже мне, любовник! – с ненавистью, язвительно произнес Федор. – Из-за каждой копейки, на нее потраченной, он теперь скулит. Жлобина.
– Я жлобина?! Я четыре года все для нее…
– Сколько? Четыре года? Да за четыре года она бы у меня во дворце жила. Как принцесса. Она бы… она бы у меня не плакала, что у нее старый сарай развалился!
Кажется, Федор уже орал. Да и гости как-то затихли, повернулись в их сторону. Но оба уже не могли остановиться.
– А я понял! Я все-о-о понял! – взвизгнул Костя. – Она тебе тоже нравится, да? Ты мне завидуешь, я понял! Я все могу, у меня все есть, а ты только облизывайся…
– Нашел чем гордиться! Что сумел охмурить бедную девушку! Да ей просто деваться некуда! Она с тобой – только от безнадеги, ты это понимаешь?
В этот момент Федор наконец увидел Марию. Она вышла вперед и теперь, опустив руки, смотрела прямо на них.
Все-таки она была удивительно красива. И так обидно Федору вдруг стало, что вся эта красота досталась вот этому жалкому типу, этому прибедняющемуся многодетному нытику…
Сколько длилась эта немая сцена? Секунду, две, от силы три. Но Федору показалось, что целую вечность. Он стоял и смотрел на Марию с сожалением, с гневом. В голове стремительно, с космической скоростью, крутилось: «Как ты могла? Ты хоть видела, с кем связалась? Да он и мизинца твоего не стоит, этот Костя!»
Потом что-то произошло. Одновременно сказали что-то Марии Ласунская и Рожкина. Кажется, внушительно прокашлялся Бобров. Кто-то засмеялся – там, среди толпы.
