– Я сам только сегодня об этом узнал. Рад за нее.
– И у нее контракт на книгу и на съемки. Ты в этом тоже замешан?
– В общем, да.
– Она хочет взять у меня интервью, и это не исключено. И еще она хочет снять часть фильма здесь, в доме, а это абсолютно исключено.
– Абсолютно.
Ева опять повернула голову и заглянула ему в лицо. Как этот человек ухитряется день за днем оставаться таким красавцем?
– Я так и думала, что тут мы на одной волне.
– Это наш дом. – Он накрыл ее руку своей, и ей сразу стало тепло. – Дом – это только наше. Личное.
– Я вечно таскаю работу домой. Я здесь работаю.
– Я тоже.
– Но ты не приводишь домой целую ораву копов.
– Нет. Для этого у меня есть ты. И если у меня когда-нибудь будут с этим проблемы, я дам тебе знать.
– Я сегодня кое-что вспомнила.
«Ага, – подумал он, – наконец-то мы добрались до самого главного».
– Рассказывай.
– Я думала о том, как она себя не пожалела. Избила себя. Господи, ты представляешь, она сама пошла и купила носки с одной только целью: отхлестать себя по лицу, по всему телу… Извращенное, саморазрушительное поведение. И тут я вспомнила…
Ева рассказала ему в том порядке, в каком воспоминание пришло к ней. И на этот раз она вспомнила кое-что еще. Было жарко, она чувствовала запах травы. Странный, незнакомый ей запах. Она никогда его раньше не слышала. У одного из мальчиков был компакт-проигрыватель, и из него звучала музыка.
Потом она вспомнила, как полицейская машина плавно и почти бесшумно затормозила возле дома в ту ночь. Как блестели в лунном свете пуговицы на форме полицейского.
– Они пошли на ту сторону улицы. Было поздно… я думаю, было поздно, потому что свет нигде не горел. А потом свет зажегся в доме напротив, и к двери подошел отец мальчика. Копы вошли в дом.
– Что было дальше? – спросил Рорк, когда Ева замолчала.
– Я точно не знаю. Думаю, мальчик сказал им, что ничего не делал. Что он спал. Конечно, он не мог ничего доказать. Я помню, как копы вышли, порылись у дома. Нашли жестянку с краской. Я и сейчас вижу, как один из них спрятал банку в мешок. Он, наверно, думал: «Глупый мальчишка. Тупая задница». Тут она вышла, начала орать. Труди. Тыкала пальцем в жестянку, в свою машину, в их дом. А я стояла у окна и смотрела, но потом просто не выдержала. Я больше не могла смотреть. Я залезла в постель и накрылась одеялом с головой.
Ева закрыла глаза.
– Я слышала, как другие дети говорили об этом в школе. Как ему пришлось пойти с родителями в полицейский участок. Я старалась не слушать. Я не хотела слушать. Через пару дней у Труди появилась новая машина. Отличная, сверкающая новая машина. А вскоре после этого я сбежала. Я больше не могла у нее жить. Не могла больше оставаться там, видеть этот дом на другой стороне улицы.
Она посмотрела в темное окно у себя над головой.
– Я до сегодняшнего дня не понимала, что заставило меня сбежать. Я просто больше не могла оставаться там после того, что она сделала, а я не сделала. Этот мальчик подарил мне самые счастливые минуты моей жизни, из-за меня он оказался в беде. А я пальцем не шевельнула, чтобы ему помочь. Я ничего не сказала о том, что она сделала. Я предала его. Его загребли, а я осталась в стороне.
– Ты была ребенком.
– И это меня извиняет?
– Да, конечно.
Ева села и взглянула на него сверху вниз.
– Черта с два. Его загребли в участок, наверно, дело завели, хотя они не могли доказать, что это он испортил машину. Его родителям пришлось оплатить ущерб.
– Страховка.
– Это хрень, Рорк. Ты же понимаешь, дело не в этом.
Он крепко обнял ее.
– Тебе было девять лет, ты была напугана. А теперь ты оглядываешься на двадцать лет назад и винишь себя. Вот это хрень, Ева.
– Я ничего не сделала.
– А что ты могла сделать? Пойти в полицию и сказать им, что ты видела, как женщина – лицензированная и одобренная службой защиты детей приемная мать – изуродовала свою собственную машину, а потом обвинила в этом мальчишку из дома напротив? Они бы тебе просто не поверили.
– Это дела не меняет.
– Меняет. И мы оба знаем, что мальчик пережил этот подлый навет. У него были родители, дом, друзья. Ему хватило широты души предложить маленькой девочке покататься на своем скейтборде. Я даже думаю, что он живет совсем неплохо. Ты посвятила себя защите общества и ради этого рискуешь собственной жизнью. И нечего, черт побери, обвинять себя в том, что когда-то ты была испуганной маленькой девочкой и вела себя соответственно.
– О черт.
– Я не шучу. И сними пальто. Боже милостивый, ты что, хочешь живьем свариться?
Нечасто Ева чувствовала себя… сконфуженной: это было единственное слово, которое она могла подобрать. Она стащила с себя пальто и оставила его на кровати.
– Нельзя уж поваляться в собственной постели.
– Это и моя постель тоже. И хватит тебе валяться. Может, попробуем что-нибудь другое?
Ева подняла кота и усадила его к себе на колени.
– Нет.
– Ну и ладно, можешь сидеть и дуться. Это все же лучше, чем валяться. – Рорк встал.
– Я хочу вина.
– Может, он был травмирован на всю жизнь.
– О, я тебя умоляю. – Он открыл дверцу винного шкафчика.
Ева прищурилась.
– Может, он стал профессиональным преступником из-за этой подставы в детстве.
– А что? Это мысль. – Рорк выбрал бутылку белого вина из холодильной секции. – Может, ты же его и посадила. Ну разве не ирония судьбы?
Губы у нее дрогнули в улыбке.
– Может, ты с ним сделки проворачивал в твоем темном прошлом. Может, он сейчас криминальный босс где-нибудь в Техасе.
– И всем этим он обязан тебе. – Рорк вернулся к кровати с двумя бокалами вина и протянул один ей. – Полегчало?
– Не знаю. Может быть. Я забыла об этом, понимаешь? Забыла, словно ничего особенного не случилось. А когда это вернулось, на меня навалилось страшное чувство вины. Ему было лет четырнадцать-пятнадцать. Он меня пожалел. Я по лицу видела. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным, – горько усмехнулась Ева, чокнувшись с ним бокалом.
– Я могу его разыскать, если хочешь. Посмотришь, каким он стал сейчас. Если он не криминальный босс в Техасе.
– Может быть. Я подумаю.
– А пока я хочу тебя кое о чем попросить.
– О чем?
– У меня нет ни одной твоей ранней фотографии. До нашего знакомства.
