Книга Мы дрались против «Тигров». «Главное – выбить у них танки!», страница 44. Автор книги Артем Драбкин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Мы дрались против «Тигров». «Главное – выбить у них танки!»»

Cтраница 44

Сокур и солдат Андриенко. Все думали, они погибли – по ним и своя, и чужая артиллерия била, да к тому же цепи атакующих через них шли. Но после боя они вернулись, да еще и пленных несколько человек пригнали. За этот бой сержант Петя Сокур получил звание Героя Советского Союза, а солдат был награжден орденом Ленина.

Как только финны пошли, мы начали стрелять. Работали на коленях, чтобы не высовываться над орудийным щитком. Финны начали залезать на ДЗОТы. Стреляем в упор на картечь, а вернее, чем придется, поскольку времени выбирать снаряд нету. Правильный Саша Клевцов, здоровый вятский грузчик, кидал пушку направо-налево, причем не раз бывало, что выстрел происходил, когда он ее держал на весу! Мы уже без наводки стреляли, только чтобы снаряд взрывался перед нами. Зарядили орудие. Выстрел! А выстрела нет! Открываем замок, гильза выскакивает, а снаряд остался в канале ствола. А тут атака идет, пулеметные очереди. И тут Саша Клевцов решился на подвиг. Он крикнул, не я, а он крикнул: «Ложись!» Мы, естественно, легли. Он схватил банник, а ведь по уставу положено в случае, если выстрела не произошло, снаряд аккуратно выбить полубанником, который толкает снаряд в плечи, не касаясь взрывателя. Банник же плоский и ударит прямо по взрывателю. А где этот полубанник искать? Саша выскочил под пули и ударом банника вытолкал снаряд, который, слава Богу, не взорвался. Саша остался жив и после боя был награжден орденом Красной Звезды. Вообще с наградами там такая история получилась. Я, командир батареи и наводчик были представлен к ордену Боевого Красного Знамени. Командир батареи его получил, а мы нет. Наверное, представления наши затерялись. Ведь представление к ордену мог подписать только командарм, а ребята, которых представили к ордену Красной Звезды и медалям «За отвагу», их получили, поскольку наградные листы могли подписывать командир полка и дивизии. Так что их уже недели через две наградили. А потом, когда уже прибыли в Ленинград, там посмотрели, а у меня награды нет, ну и дали медаль «За отвагу». Так вот, два часа шел бой, два раза финны повторяли атаку. Им даже удалось приблизиться к моему орудию на 20 метров, но мы выстояли, уложив порядка двухсот солдат и офицеров. К концу боя у меня осталось только шесть снарядов; был ранен подносчик Озеров, с орудия слезла краска, а у нас из ушей и носа кровь шла. Эти швеллера, которыми был перекрыт наш дзот, гудели так, что мы совершенно оглохли. Потом уже выяснилось, что мы приняли на себя основной удар. После этого боя весь расчет заменили, а нас отправили в госпиталь, где мы примерно неделю приходили в себя. У нас полопались барабанные перепонки, мы что-то говорим, а друг друга не слышим. В госпитале мы отдохнули неделю и вернулись на передовую. Огневая точка была разбита, маскировка вся слетела, камни раскололись и рассыпались. Мы сменили место расположения орудия, сделав дзот немного в стороне у поселка, замаскировав его под сарай. Вообще позиции приходилось часто менять, практически после каждого боя.

Вот так и держались 164 дня. Нас завалили листовками, в которых говорилось: «Вы – герои, но ваше положение безвыходное, сдавайтесь». Белым-бело было от них. Но и мы их заваливали тоже. Я помню, на одной из листовок был нарисован Маннергейм, лижущий щетинистую жопу Гитлера. Хохот стоял дикий! Музыку нам ставили: «Стенька Разин»,

«Катюша» и другие, но и воевать не забывали. Обстрелы были беспрерывные, а каждые две-три недели они повторяли попытки прорваться, но такая была оборона и такие люди ее держали, что не дали им продвинуться ни на шаг. Уже под конец обороны Ханко частенько давалась команда: «Замолчать». Мы не стреляем весь день, никто не ходит, создаем видимость эвакуации гарнизона. То, что она будет, никто не сомневался – мы были фактически отрезаны от основных сил. Нам завезли лыжи. Это потом я уже выяснил, что у командования был план прорываться по берегу, но не думаю, что кто-либо выжил бы в этом походе. Пройти 400 километров через финскую территорию было нереально. Так вот после паузы нам давалась команда открыть огонь, не жалеть снарядов. Мы перепашем всю полосу в километре от этого переднего края. Потом опять ведем вялую перестрелку. Проходит пара недель, мы молчим. Потом врежем, опять все перепашем. Первого декабря была дана команда в полдень прекратить огонь. Наш полк отходил последним. В 12 часов ночи нам было приказано оставить орудия, выбросить замки и пешком отходить. С собой катили только мое орудие, как героическую пушку, начавшую войну. Говорят, что сейчас она стоит в Ленинграде, в музее.

Наш корабль шел впереди каравана последних судов, покидавших Ханко, но мы видели, как подорвался дизель-электроход «Сталин». Мне потом солдатик из моего расчета Султан Ахмедгаллиев, который был до этого ранен в обе руки, рассказывал, что началась паника, поднялась стрельба. Он по вентиляционной трубе выбрался на палубу, подошел тральщик и он, закрыв глаза, поскольку лететь надо было метров десять, прыгнул на его палубу. Потерял сознание, очнулся, когда его несли в госпиталь, а через пару недель он уже вернулся к нам в полк.

С прибытием в Ленинград на базе нашей бригады была сформирована 136-я стрелковая, впоследствии 63-я, Гвардейская дивизия, командовать которой назначили полковника Симоняка. Этот был грамотный командир с большим опытом и практикой, умевший готовить войска, выдвигать толковых командиров.

Воевать на Ленинградском фронте было тяжело. Люди гибли не только в боях, но и от голода. Мы стояли на берегу Невы возле деревни Новосаратовская колония. Помню, хозяин дома, в котором мы ночевали, в перерыве между боями вышел на улицу, прошел 50 метров, упал и умер от голода, а в кармане у него еще был кусочек хлеба – берег, не съел. Люди были измождены. Подойдешь к кухне, нальют тебе полкотелка горохового супа, который только так назывался – желтый и одна горошина плавает – еще снежка туда добавишь и кушаешь. А после этого еще надо и пушку по снегу таскать. Летом около пушки ляжешь, травинку тянешь, тянешь, пока не появится белая часть – съешь и новую тянешь. За день наешься. Хлеба дадут кусочек. Нарежешь кубиками и медленно эти кусочки жуешь. Ломтик съешь – вроде сыт. И ничего – толкали пушки, воевали.

Второго сентября 1942 года дивизия прорывала блокаду в районе поселка Ивановское под Усть-Тосно, в так называемой Долине смерти. Мы заняли исходные позиции, пехота выкопала траншеи метрах в 100 от проволочных заграждений. До окопов противника оставалось 100–150 метров. Мы тоже подкатили свою пушку вплотную к пехоте. Саперы сняли минные поля. Наступление должно было начаться в 8 часов утра, пока туман еще не поднялся, после артподготовки, которая должна была длиться около двух часов. Не знаю, по какой причине, но артподготовка началась с опозданием на час-полтора. К этому времени туман поднялся, и немец, заметив сосредоточенную к атаке пехоту, открыл шквальный огонь. В траншеях кровь, мясо. Ужас! Мы два часа сидим, нас бьют. Когда прошла скомканная артподготовка, пехота пошла вперед, но потери в ее рядах уже были огромными. В итоге прорыва не получилось, и мы увязли в позиционных боях, продвигаясь в день на 200–300 метров. Местность полуболотистая, полупесчаная. Передвигались по-пластунски. Винтовки не стреляют – забиты песком и грязью. В долине стояло разбитое огромное серое бетонное здание, от которого тянулась железнодорожная насыпь. Пехота гранатами немцев закидает – они с этой насыпи скатываются, мы ее занимаем. У нас гранаты кончились, они нас сбрасывают. Эта насыпь неоднократно переходила из рук в руки. Потери огромные… Но полк наступал. На каком-то участке прорвались на километр, полтора. Пушку толкали прямо за боевыми порядками пехоты. Тут налетели Ю-87, бомба разорвалась у левого колеса орудия. В живых остался я, троих ранило, из них передвигаться мог только один, а остальные, в том числе и Саша Клевцов, погибли. В это время с правой стороны поднялась группа немцев, чтобы ударить во фланг роте, которую я поддерживал. Рота! Это мы сейчас большими категориями рассуждаем: армия, дивизия, полк, батальон. А у нас в батальоне оставалось 100 человек вместо 500, а в роте 20. У немцев тоже, наверное, рота поднялась, но и в ней было не более 30–50 солдат. Пушка моя – сзади. Что делать? У пушки были разбиты панорама и колесо, но стрелять она еще могла. Откуда-то взялись силы. Я пушку за хобот развернул, и мы эту пехоту уложили, выпустив по ней остаток снарядов, штук десять, наверное. Побили не всех, конечно, но главное, они от атаки отказались. Симоняк потом сказал: «Вот ведь Шишкин! Опять у него все получилось. Отбил атаку». А я потом сутки отлеживался, приходил в себя – меня знобило. Потом я принял вторую пушку, и с этой пушкой мы продвигались вперед. Ее тоже покалечило при бомбежке.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация