– С уважением, для них мы были защитой и большим подспорьем, дополнительным шансом выжить в «мясорубке» войны.
На марше проезжаем мимо пехоты, так сразу начинается обмен традиционными приветствиями: «Не пыли, пехота!». В ответ раздавалось – «Эй, прощай Родина! Ствол длинный, жизнь короткая!» В бою на передовой пехота радовалась, когда нас ставили рядом, но при этом все пехотинцы предпочитали занять позиции подальше от наших орудий, прекрасно понимая, что первый огонь примут на себя и пойдут на тот свет – «сорокапятчики». Находиться рядом с нами было большим риском.
А бывало, что из-за близости к немцам нас своя артиллерия принимала за противника, и мы получали «подарки» от своих.
– Один из артиллеристов, служивший в ИПТАПе, вспоминал, что перед каждым боем на огневые приходили офицеры штаба полка и политработники, которые заменяли в бою выбывших из строя бойцов расчетов. В вашем дивизионе тоже существовала такая традиция?
– Мне трудно поверить, что такое где-то было. Никто и никогда к нам во время боя не приходил. Ни штабные офицеры, ни всякие там замполиты и парторги. Никто не хотел в бою находиться рядом с нами.
И если в каком-то ИПТАПе такое происходило, то скорее всего это был приказ командира полка. Я начальника штаба дивизиона по 4–5 месяцев не видел даже вблизи со своей огневой позицией. Что тогда говорить об остальных.
Замполит у нас был из бывших газетчиков районного звена. Был еще парторг, грузин. Они умели красиво говорить пламенные речи, но в боях не участвовали.
– Какой эпизод войны для вас самый тяжелый?
– В марте 1945 года, под Балатоном. Мы отходили, отбиваясь от немцев. Человек пятьдесят, пехота и артиллеристы. Немцы окружили наших раненых в какой-то ложбинке, метрах в ста от нас. Пробиться к ним на выручку мы не смогли. Раненые долго кричали нам: «Добейте, братцы!»… Этот крик преследует меня всю мою жизнь…
– Вы упомянули в рассказе случай потери Знамени дивизии. Что за история?
– История очень неприятная. 4 мая 1945 года два штабных «студебеккера» вышли из штаба дивизии в районе Фридека, повернули в направлении села Водяница и исчезли. Одна машина принадлежала шифровальному отделу дивизии, и там были секретные документы, карты и шифры. Во второй машине под охраной комендантского взвода находилось Знамя дивизии и Знамя нашего ОИПТД, которое еще в 1943 году было передано в штаб дивизии на хранение.
Дивизион дислоцировался близко к району, в котором исчезли машины.
К нам прибыл командир дивизии со свитой штабных начальников, группой из СМЕРШа и дивизионной разведротой.
Весь личный состав дивизиона собрали и пустили на прочесывание и поиски Знамени в пешем строю. Нашедшего знамена заранее пообещали представить к званию Героя. Командиры решили, что Знамя находится в селе Водяница.
Мы взяли штурмом это село. Батарея потеряла в этом бою бывалого солдата и многодетного отца, пожилого наводчика Катанина, был тяжело ранен казах Мухамбетов, бывший шахтер из Караганды. Три человека получили легкие ранения. Было несколько убитых и на других батареях.
В ходе боя мы не нашли ни машин, ни документов, ни людей.
В штабе артиллерии служил мой земляк Аркадий Захаревич.
От него я имел достоверную информацию, что происходит. Через пару дней я встретил Захаревича, и он рассказал, что нашли место, где машины попали к немцам, но там обнаружили только трупы бойцов. Машины со всей начинкой немцы угнали. Генерал, наш комдив, не терял надежды найти знамена.
Прочесывание местности продолжалось.
Седьмого мая наш дивизион вместе с дивизионными разведчиками отправили в рейд в тыл противника – к Праге. За день мы прошли на машинах по немецким тылам 150 километров. Утром восьмого мая дивизион попал в немецкую засаду.
Снова были потери. Мы похоронили убитых, перевязали раненых…
В тот же день мы соединились с солдатами 1-го УФ.
Девятого мая мы праздновали Победу.
Выпивший лишнего начальник штаба Макухин проговорился и рассказал комбатам Романову, Дмитриеву и мне, что проблема со Знаменем благополучно разрешилась. Мол, нашли наши сожженные машины, оформили акт, что все знамена и документы сгорели во время боя в машинах. Пепел собран в отдельную специальную урну с гербовой печатью. Все документы оформили должным образом, и урну отправили на самолете под охраной в Москву. Мол, наша дивизия спасена от расформирования, а многие офицеры от разжалования.
И все остались довольны…
Но 10 мая в одной из чешских гражданских больниц танкисты из армии Рыбалко обнаружили раненого старшего лейтенанта, шифровальщика штаба нашей дивизии, числившегося уже павшим смертью храбрых.
Он потребовал, чтобы с ним срочно встретились представители СМЕРШа, и сказал, что он хочет передать важное, срочное и секретное сообщение.
Танкисты и прислали к нему своих «особистов». Шифровальщик рассказал, что во время боя, будучи раненым, он успел сжечь все шифры, и достав саперную лопатку из-под сиденья убитого водителя, сумел отползти в сторону и надежно запрятать сорванные с древка полотнища знамен, закопав их в земле под каким-то сараем. Потом он потерял сознание и не помнит, как очутился в больнице за добрую сотню километров от места боя. Доложили Рыбалко.
Танковый командарм приказал выделить санитарный самолет, и шифровальщика доставили под Фридек. Он показал тот самый сарай, но закопанных знамен не нашли. Шифровальщика направили для дальнейшего расследования ЧП в Москву. А по «солдатскому радио» до нас доходили дополнительные детали этого происшествия.
СМЕРШ выяснил, что вечером 5 мая «штабники» напились до чертиков во Фридеке, после чего посадили в свои машины девок из санбата и ДОПа и поехали дальше на пикник, догуливать на природе.
Да не на ту дорогу свернули и нарвались на немцев. Нашу дивизию сразу отвели в Польшу. 16 июня сорок пятого мы стояли уже в Польше, в Пшемысле.
Командир дивизии приехал к нам попрощаться в ОИПТД.
Генерал поблагодарил бойцов за верную службу и сказал, что нет вины солдат дивизиона в утере Знамени ОИПТД, поэтому наш дивизион не подлежит расформировке, а просто получит другой номер и будет выведен из гвардии с последующей передачей в обычную стрелковую дивизию.
Он добавил, что личные гвардейские звания и награды будут сохранены всем офицерам и солдатам дивизиона.
А нашу гвардейскую дивизию полностью расформировали…
– Чем осталась война в вашей памяти?
– Война для меня является самым значительным, самым сильным ощущением в жизни. На ней я узнал цену человеческой жизни, увидел, каким жестоким и безжалостным становится человек на войне.
Война не забывается. До сих пор часто снится…
Зимаков Владимир Матвеевич
О начале войны я узнал, когда немецкие самолеты начали бомбить Смоленск, где мы тогда жили. Это было либо 22-го, либо 23 июня. Наша семья эвакуировалась, а в 1943 году, по достижении 18 лет, меня призвали в армию.
