– Да, очень хочу, – честно ответила Елена.
– Тогда возьмите, пожалуйста, чашку в буфете и положите себе, чтоб не обидно было, не стесняйтесь. А вот хлеба, извините, нет. Столько я этого хлеба за жизнь сделал, а сейчас нет даже маленького кусочка, – как бы извиняясь за такой казус, вздохнул мужчина.
Елена набрала половником в чашку суп с картошкой и даже с кусками мяса, пересела к столу, скинула верхнюю одежду и с удовольствием умяла всё содержимое. Потом с благодарностью сказала:
– Большое вам спасибо, Александр Дмитриевич. Откуда у вас мясо и картошка?
– Картошку случайно в подвале нашёл в одном из сгоревших домов. Её там немного, но пока есть. Я ведь тут и сам недавно, третьи сутки всего. Беженцами шли от города, нарвались на каких-то вооружённых людей, дезертиров, наверное. Мне удалось спрятаться, а остальных куда-то увели. Вот теперь сижу тут и не знаю, что делать. А вы какими судьбами здесь?
– Я в город иду. Сегодня во второй половине дня автоколонна интендантов попала в засаду, всех убили, одна я осталась.
– Вот времечко, а! – опять вздохнул мужчина.
Он вообще много вздыхал и казался совсем поникшим и даже сломленным.
– А в город-то вам зачем, Елена? Все оттуда бегут, а вы туда.
– Муж у меня там и сын.
– Вона чего! Дела… Только не пустят вас в Красноярск. Везде кордоны стоят. Сначала защитников – оппозиционеров то бишь, как они себя величают. Потом, километров через десять-двенадцать от города, федералы стоят. Да и окромя того всякие тёмные личности шатаются. Вот и я, и вы попали на таких. Так что, не пройти в город вам.
– Мне уже говорили, – тихо ответила женщина.
– И всё равно идёте?
– Да.
– Понимаю… А мои все погибли при обстреле ещё в самом начале этой дурацкой войны. Намаялся я там один. Голод, холод, света нет, наводнение это ужасное, обстрелы. Страшно. Не хотел больше оставаться и вышел вместе с другими беженцами. Они в лагерь направились, а я потихоньку отстал и сюда пошёл, встретился с какими-то людьми, они тоже из города шли, да попали мы на тёмных личностей. Ну, да я уже говорил об этом. У меня тут, в этой деревне, свояк жил, хотел у него остановиться временно. Не хочу в лагерь этот, знаю я, какая там жизнь: ещё хуже, чем в городе. Так что сюда пошёл. А оно вона как всё обернулось. Ни деревни, ни свояка, ни дома его. Непонятно, как эта изба уцелела. Пристроился пока здесь. Что дальше, не знаю…
Елена чувствовала, что намолчался её собеседник за трое суток, вот и выговаривается. Поэтому сама помалкивала. Да и что говорить незнакомому человеку, к тому же обременённому своими проблемами. Он всё равно не услышит.
А Латышев продолжал неспешно:
– Пристроиться-то пристроился, а как жить в холоде, чем питаться? Настоящая печка завалилась, восстановить не смог. Слава Богу, нашёл вот эту буржуйку в сгоревшем сарае, притащил сюда, приспособил как сумел, кирпичами обложил. Так теплее. Вы вот спрашивали про мясо. Скажу прямо: собачатина это. Бегала тут псина одна, рычала на меня, не подпускала. Я зело осерчал на неё, изловчился, да поймал…
Елена почувствовала, как тошнота подступила к самому горлу, но сдержалась с неимоверным трудом, подумав:
«Ну уж нет… Переживу… Не кисейная барышня…»
Александр Дмитриевич вроде как и не заметил ничего. Откуда-то из-за печки вытащил мешок из плотной бумаги, поставил между ног, сунул в него руку, вытащил конверт.
– Вот, нашёл тоже. Прям так в мешке и лежали, снегом присыпанные. Письма разные, довоенные ещё. Люди пишут о своём житье-бытье. Попадается официальная переписка всяких фирм. Как они тут оказались, ума не приложу. Но в наше дурное время и не такое возможно.
Я их читаю от скуки. Сейчас так странно всё воспринимается. Может, иных людей в живых нет, а мысли, проблемы, заботы, чаяния – всё осталось. До чего бессмысленной кажется эта мелочная суета сейчас, когда всеобщая беда пришла! Сами ворота ей отворили, впустили в дом… О-хо-хо…
Вот, послушайте-ка, Елена… Так, что тут у нас… ага… некая фирма «Берёзка» пишет компании «Строймонтаж»… чего она пишет… ага… Уважаемый Игорь Иванович! Нами в адрес вашей компании отгружено…
Ну, понятно, бизнесмены деньги не поделили. Сумма-то смешная, пятьдесят восемь тысяч рублей. И сразу судом грозят. То ли дело власти наши! Эти не мелочатся по таким пустякам. Эти «трубу» не поделили. Или, вернее, не захотели пускать к ней других – таких же жадных и беспринципных. Вот отсюда и всё горе простым людям – мне, вам, остальным. О-хо-хо…
Елена чувствовала, что сытная еда, хоть и на собачьем мясе, тепло, монотонное бормотание унылого собеседника клонят её в сон. Глаза сами слипались, хотелось уже лечь, расслабиться и забыться хотя бы ненадолго, чтобы отпустили боль от потери ребёнка и тревога за сына и мужа…
– Елена, да вы спите уже!
– Что? А! Нет-нет, извините. Я слушаю вас, – женщина вскинула поникшую в дрёме голову.
– Вот я и говорю, такая мелочь, как пятьдесят восемь тысяч доводит людей до суда, что уж говорить о миллиардах. Конечно, война из-за таких сумасшедших денег началась… Та-ак, что тут у нас ещё есть? – Латышев сунул руку поглубже в мешок, поворошил, извлёк почти с самого дна несколько сжатых в кулаке конвертов. – Ага, тоже письма… хотя чего я ожидал, не денег же, хм… а было бы неплохо… только кому нужны сейчас бумажки, ценности в них не больше, чем в письмах этих. Ну-с, посмотрим, кто и чего пишет.
Александр Дмитриевич надорвал один из конвертов, извлёк сложенный тетрадный лист.
– Здравствуй, мама! Выдалась свободная минутка, поэтому решил черкануть тебе письмо. Не знаю, успею ли дописать. У нас тут частые обстрелы…
Латышев на секунду отвлёкся, расправил конверт, склонившись поближе к приоткрытой заслонке.
– Штемпель-то недавний. Да и по тексту понятно, что написано об этой чёртовой войне. Странно, как оно сюда попало, вместе с довоенными? Ну-ка, а другие письма? – мужчина осмотрел конверты, извлечённые с самого низа мешка. – Хм… И эти тоже. Полевая почта одна. Что же с почтальоном стало? Как они здесь оказались, письма эти? Э-э! Да не всё ли равно? Кто сейчас их доставлять будет и каким образом? Одно, вон, в Вологодскую область в город Череповец, второе – в деревню Лески Залегощенского района Орловской губернии. Третье – в Краснодар… Н-да! Вся Россия собралась тут, в Сибири! Люди со всей страны, все разные, а кровь и боль у всех одинаковые…
Латышев бросил конверт вместе с листком в печку. Тлеющие угли на пару секунд вспыхнули ярким пламенем, осветив лицо мужчины – отрешённо-отстранённое.
Елене захотелось остановить его, но она почему-то сдержалась. Ей стало немного стыдно за собственное равнодушие, но очень удобная, комфортная мыслишка – «а мне какое дело, своих бед мало что ли, да и куда я с этими письмами?» – перекрыла небольшое чувство стыда.
– Мне бы лечь где-нибудь, – произнесла она.
