Ещё много говорили о необходимости соединения с Северо-восточным фронтом Объединённой Оппозиции. Но для этого требовалось массированное наступление войск фронта либо защитников города для прорыва блокады федералов.
Такое наступление, ходили слухи, готовилось на начало весны. А пока противники взаимно обрабатывали позиции миномётным огнём, иногда артобстрелами и залпами реактивных установок. Позиционные, скоротечные столкновения стали привычными и порой переходили по нынешним меркам в затяжные – два-три дня, бои.
Фёдор улучил момент в один из таких боёв.
Атака его роты захлебнулась – нарвались на плотный заградительный огонь, потеряв едва ли не половину личного состава убитыми и ранеными. Началось беспорядочное отступление.
Трошин упал в глубокий снег. Сердце бешено колотилось. Сказывался стресс от боя, опасение быть заподозренным в желании переметнуться к врагу и пристреленным прямо тут же – а чего возиться, тащить назад, когда там тоже расстреляют! Сюда же примешивался страх нарваться на пулю уже от федералов. Те в горячности не сильно-то станут разбираться. Грохнут и все дела.
Постепенно перестрелка утихла.
Тишину заснеженного поля разрывали стоны раненых.
Фёдор приподнялся, осматриваясь, и увидел, как иные отчаянно цепляясь за жизнь, ползли в сторону своих, пятная снег кровью.
Показались фигурки солдат федералов. Они быстрыми перебежками перемещались, часто залегая, стремясь к месту, где оппозиционеров накрыл кинжальный огонь, где лежали раненые, где могли остаться карты с обозначением минных полей и дислокацией войск.
Трошин вновь рухнул на снег, учащённо дыша, испытывая сильный страх: сейчас Судьба решит – жить ему дальше или умереть прямо здесь, в этом снегу; станут враги друзьями или оставят коченеть бездыханное тело.
Весной оно начнёт разлагаться и вонять тяжёлым трупным смрадом…
Федералы приближались, зазвучали первые одиночные выстрелы, добивающие раненых. Самообладание оставило Фёдора и он, уже плохо понимая, что делает, пополз по снегу в сторону своих позиций. Желание жить заполнило всю его суть, он готов был ползти так всю жизнь, но жить! Жить! Жить…
Он наткнулся на убитого командира роты. На теле, поверх бушлата на длинном ремешке покоился планшет.
Трошин интуитивно почувствовал в этом возможность для спасения, сорвал с тела планшет, отполз подальше и немного приподнялся, задирая вверх руки.
– Не стреляйте! – крикнул он.
Федералы как сбитые городошные чурочки попадали в снег. Кто-то даже дал несколько коротких очередей в сторону Трошина.
Фёдор опять заорал:
– Не стреляйте!!! Люди вы или нет?! У меня ценная информация!
– Чё там у тебя, сучий ты потрох?! – крикнул кто-то от федералов.
– Важные документы!
– Ладно, медленно поднимайся, руки держи на виду, иди сюда!
Фёдор с бешено колотящимся сердцем встал, до рези в глазах всматриваясь в лежащих и почти не видных солдат противника, которые сейчас либо станут своими, либо убьют…
Он шёл неверными шагами навстречу неизвестности и шептал:
– Господи! Спаси и сохрани… Господи! Спаси и сохрани… Господи…
– Стоять!!! На колени!!! Дёрнешься – труп!
Трошин рухнул на колени.
Двое солдат, держа его на прицелах автоматов, быстро подбежали, забрали планшет. Один с размаху врезал Фёдору прикладом по лицу.
Захлёбываясь кровью, Трошин рухнул ничком, слыша будто издалека:
– Валить его?
– Не надо пока. Вдруг на словах что передаст, если сможет – похоже, ты ему все передние зубы выбил.
Фёдор почувствовал, как сильные руки подхватили его и потащили куда-то.
Лицо болело ужасно, сквозь слёзы он видел льющуюся изо рта струйку крови, оставляющую на снегу прерывистую неровную красную полоску…
Тащили долго, потом бросили всё так же ничком.
Трошин скошенными глазами видел только множество чужих ног в валенках и утеплённых штанах камуфляжной раскраски.
Кто-то присел перед ним на корточки. Фёдор опять увидел чёрные валенки и деревянный приклад автомата между ними.
– Снегу побольше прикладывай, чтоб кровь остановить, – посоветовал незнакомец.
После чего поднялся и пропал из поля зрения.
Трошин вяло удивился такой заботливости, сгрёб ладонью снег, медленно приложил ко рту, почувствовал пронзающую боль от холода, но терпел, пока не растаял комок, слабо сплюнул разжиженную кровь. Снова набрал горсть, приложил к провалу рта, понимая, что передних зубов точно нет, распухшим языком чувствуя развороченную челюсть и острые осколки в дёснах, не пуская страх в себя, чтобы не потерять самообладание.
«Потом… Всё потом… После будет лечение, – отрешённо думал Фёдор. – Главное, выжить сейчас. Если сразу не убили то, может быть, не станут достреливать? Надо выложить всё, что знаю. Глядишь, зачтётся…»
Вскоре Трошина под руки вздёрнули вверх, заставляя встать. Это оказалось кстати, потому как он начал порядком замерзать и уже сам собирался подниматься, но опасался как бы не вышло чего из такого самовольства.
Столь резкая смена ситуации вогнала Фёдора в панику, но остатками разума, уже позабыв о недавней тихой радости, что не убили, он успокаивал себя:
«Всё равно когда-нибудь помирать. Какая разница – сейчас или потом?..»
По окопу его повели в блиндаж, где после дневного света с непривычки казалось, хоть глаз коли. Постепенно Фёдор разглядел немудрёную обстановку и сидящего за столом человека в военной форме без знаков различия.
Трошин догадывался, что это какой-то офицер. Может быть, ротный, а может, повыше должностью.
Над головой неизвестного тускло светила лампочка, запитанная, вероятно, от автомобильного аккумулятора.
После короткого формального допроса – кто такой, почему сдался, и прочее, мужчина хмуро сказал:
– Повезло тебе. Директиву о пленных толком никто не выполняет. Стреляют. Что раненых, что не раненых. Редко кого в живых оставляют. Никто не знает, что с этим делать, хоть самих нарушителей расстреливай в назидание другим.
У Фёдора после ответов на предыдущие вопросы сильно разболелось распухшее лицо, но он терпеливо прошамкал:
– А как же листовки с вертолётов, громкоговорители? Зачем предлагаете сдаваться?
– Вот именно, зачем? – жёстко усмехнулся собеседник. – Зачем в гражданской войне нужны такие директивы?
– Я не знаю…
– А хули ты вообще знаешь? – опять недобро усмехнулся мужчина. – В том планшете сведения и так известные нам. На что ты рассчитывал? Больше других жить хочешь, а?
Трошин понуро молчал.
