Где-то между предыдущими репликами, то ли вслух, то ли в Ясином сердце, он успевает сказать, что слово «ветер» очень созвучно его фамилии.
— В потемках было интересно, но та я, которой было интересно, быстро стала перерождаться в болотную гниль. Я многое поняла, но цена оказалась не равнозначной товару.
— Н-например? Что ты поняла? — спрашивает он.
— Например, что людей хорошо проверять, заказав еду в ресторане. — Янина делится только теми мыслями, которые не успела девальвировать коммерческим разговором. — С некоторыми не замечаешь, как шеф полтора часа запекает каре ягненка с розмарином. С другими успеваешь истомиться даже за те десять минут, что требуются для пиццы «Кватро Стаджони». Есть и такие, с кем страдаешь, еще не успев прийти в кафе. Они только спрашивают твой телефон, а тебе уже невыносимо хочется уйти. Весточек от отдельных личностей ждешь, как самого главного события в жизни. И помещаешь себя в ад. Ведь ожидание — это демон. Так мне сказали недавно. — Тут ее прорывает. — Я ведь даже у дерева просила, чтобы ты вернулся!
— Я был далеко от Земли, — тихо отвечает он, и губы его опять ползут в сторону, а глаза наливаются тяжестью. Ветер добавляет: — Счастье тоже бывает демоном. Ты думаешь, что тебе хорошо, потом проходит время, ты оглядываешься назад и видишь, что это был не ты. И вслед за этим накрывает отходняком. Рай невозможен. Только радость. Целое ее озеро. Там, наверху.
Яся хочет рассказать про дерево баньян. Про то, что рай есть. Но он — не место. В него очень просто попасть, изгнав из себя демонов страха, ревности, неуверенности и ожидания. И что с последним сложней всего. Не склонный к медитации человек в этом случае должен просто дождаться. И что — да, она теперь знает ответ на заданный ему в Малмыгах вопрос. Чувство, про которое она спрашивала. Это когда тебе просто физически хорошо с кем-то, от того факта, что он рядом. Но все это не нужно произносить. Все это и так понятно.
Потом они прогуливаются вдоль высотки МИДа, и он рассказывает об экваторе, о раскопках в условиях, когда литр воды выходит из тебя с потом за час, когда просто сидеть сложно из-за того, что сердце выдает двести в минуту. Про малярийных комаров, тропических тараканов, про цикад, стрекот которых не дает заснуть ночью. Он здесь, в Москве, на один день, выступил на археологической конференции, а завтра… И чем больше он говорит, тем страшней становится Ясе. Это плохо мотивированный, но очень интенсивный страх, происходящий из понимания того, что будет дальше. А дальше — вот буквально прямо сейчас — они расстанутся. Опять. На год, на два. На жизнь.
А потому она останавливается, обнимает его, прижимается к нему и произносит несколько слов. После чего они идут в крохотный номер, снятый для него университетом в третьесортной гостинице. Номер, состоящий из кровати, окна и почему-то серванта с шестью коньячными бокалами. Они ложатся на эту кровать и на этот раз их руки соприкасаются — так, как хотелось когда-то Ясе в травах вокруг Малмыг. Он пытается прерваться, но она лжет ему: «Не надо. Сегодня — можно».
Потом они раздвигают шторы, и оказывается, что на дворе — глубокая ночь и что проснувшийся голод можно утолить только в ночном магазинчике под отелем. И из еды там — только скучная и подсохшая ветчина, напоминающий ножку стула сервелат, бесполезные макароны, черствый кекс и яйца, которые буйная Янина предлагает пить «из горла» в археологическом брудершафте, прямо на месте. И они покупают десяток, а также, по настоянию Ветра, — кекс, ломтик ветчины и майонез. Они возвращаются в отель, и Ветер, наловчившийся выживать в не вполне приспособленных для этого условиях, приготавливает яйца в коньячных бокалах. С помощью обычного кипятильника. В стиле пашот. И они едят яйца пашот единственной найденной в номере ложкой, и те, раздавленные о коньячное стекло, пускают свои желтые слезы внутрь бокалов, и Яся опять поражается его умению превращать в увлекательную игру все, чего он касается. Потом они снова занавешивают шторы, и как-то очень скоро через них начинает пробиваться солнце, и до поезда три часа. Тут Ветер снова поражает ее, составляя из половинок кекса, ломтика ветчины и яиц практически совершенный сэндвич Бенедикта — с той лишь разницей, что вместо голландского соуса в нем использован близкий если не по вкусу, то по цвету майонез.
Потом они на вокзале, и он оставляет ей свой белорусский мобильный телефон. Свое имя и фамилию он сказал еще в начале встречи, но она их не запомнила, так как они показались ненастоящими. Она крутит в руках бумажку с номером — совершенно бесполезным, с учетом того, что страна, из которой на него можно позвонить, не существует на Ясином глобусе.
И они расстаются. Опять. Не зная: на год, на два. Или на жизнь.
Часть пятая
Дождь рисует на лобовом стекле ночного автобуса ветви деревьев. Когда побеги потеков становятся слишком длинными, их смахивает дворник, и все начинается снова. На трассе вырастают светящиеся города из идущих на Москву фур. Линия горизонта маркирована ожерельями огней — в зависимости от расстояния, они ползут то быстрей, то медленней. И кажется, что автобус стоит, а движутся именно они.
Янина окружена самым разношерстным и самым загадочным племенем на Земле — племенем случайных попутчиков. Каждый из нас побывал в его кругу хотя бы раз, каждый из нас знает ту доверительность, с которой члены племени обращаются к совершенно не знакомым людям, включенным плацкартой в родовой хоровод. Автобус напичкан перегонщиками, челноками, контрабандистками, казахами и казахчатами. Последние едут в Германию жить на пособие, так что их паспорта являются одновременно и трудовыми книжками. Слева разговор, собеседники драпированы темнотой:
— Хорошо, сынок. Едешь из Нижнего Новгорода в Новокузнецк. Давай маршрут.
— Так, надо подумать. Эх-хе-хе. А если по навигатору?
— Сколько раз говорил. Ты, если водителем готовишься стать, карту должен не просто знать. Ты ее чувствовать должен. Каждый изгиб. Каждую речку.
— Сейчас, сейчас, папа! Вспомню только… Так, после Новгорода — Казань. Потом — Самара.
— Ну здрасьте-покрасьте! Зачем тебе Самара? На двести километриков хочешь вниз махнуть?
— Ой, да… Ошибся. Хорошо… Что же там дальше, после Казани?.. Челябинск?
— Уфа, дуралей! Про Уфу забыл!
— Да, вот сейчас помню! Уфа — Челябинск — Омск — Новосибирск. А там уж и финиш, через Кемерово.
— Молодчина, сын! А где на отрезке Челябинск — Омск на ночевку станешь?
— В Ишиме! Чтобы границу обойти! Остановлюсь на постоялом дворе у тети Наташи.
— А как найдешь ее?
— По рации на трассе пробью. Везде люди. Подскажут.
— Молодец! Звезда героя!
— С паркинга дашь выехать?
— Пока пустой — выедешь. А как машины загрузят — ты меня извини, курсант!
— Ну па-а-п!
Янина сидит с закрытыми глазами. Она не хочет спать, она хочет захотеть спать. И реализовать это отсутствующее сейчас желание, поспав хотя бы немного. Потому что за завтрашний день ей нужно будет поступить в университет, снять жилье или найти дешевый хостел. Потому что за завтрашний день ей нужно уехать из Москвы. И ощутить себя жительницей другого мира. Она видит себя в тоннеле между двумя городами. У этого тоннеля есть только две точки: входа и выхода.
