Они за час выпивают бутылку виски без закуски, и в Ясе вдруг откупоривается откровенность: она пересказывает свои сомнения, щедро снабжая их побочными сюжетными линиями — про Компотова, про запах, который встречает в квартире, когда ты заходишь в нее, а свет уже выключен и Вичка занята, про письмо из суда, про надоевшие «Цезарь», шесть видов пиццы и филе из курицы, про то, что она пьет слишком часто и уже не может даже просто пройтись по городу без мысли уложить переживания солнечного вечера на мягкую подушку алкогольного счастья. Леночка слушает ее внимательно, а потом приобнимает за плечи и распевно произносит:
— Не унывай. Позавчера я услышала историю. Я подарю ее тебе. — Она копирует чужую интонацию: — Это самая красивая история, которую я слышала. Ее нужно вспоминать, когда тебе плохо. Когда что-то не вышло. Или, наоборот, когда получилось слишком хорошо.
Ясины глаза жжет какая-то дрянь, мошка попала в них. Она смаргивает, и щекам становится горячо.
— Был такой немецкий философ, Ницше. Однажды он шел по полю и увидел квадратный камень. Он на него сел и понял. Что космос очень большой. В нем много всяких планет. И среди планет есть и такая же, как наша. С нами на ней. И когда-нибудь те мы, которые на этой планете, обязательно будем идти по полю. И увидим этот квадратный камень. И сядем на него покурить. И все повторится. И снова, и снова. Только камень будет круглый, а день не такой дождливый. В общем, ты просто знай, что все, что сейчас происходит, — вернется. А потому нет ничего по-настоящему грустного. Ведь хорошее будет снова, а плохого удастся избежать. Не плачь!
Леночка, полагая, что ее рассказ растрогал Ясю своим содержанием, обнимает ее, прижимаясь всем своим крохотным холодным тельцем. Та отвечает ей, стискивая ее, как плюшевую игрушку. Через три дня на телефон поступает звонок от Рустема. Она отклоняет вызов, а затем удаляет его номер из записной книжки. Его самого из себя она удалила еще во время объятий с Леночкой.
* * *
Яся подает документы в магистратуру по визуальным исследованиям белорусского университета, волею Вавилонской лотереи перемещенного в Вильнюс. Она сканирует и высылает им: исполнительный лист, решение суда Фрунзенского района г. Минска по делу 2233-23-1КР и постановление суда Фрунзенского района г. Минска «О дополнительных мерах по процедуре исполнения Решения дела номер 2233-23-1КР», с уведомлением о внесении в список невыездных. Через три дня из университета приходит на удивление человечное письмо, что, с учетом ее ситуации, Управляющим советом принято исключительное решение о приеме на бесплатную форму обучения с выделением стипендии в 350 евро в случае успешной сдачи экзаменов. Она заходит в «Черри Орчард» сообщить Аслану, что увольняется. Тот встречает ее решение со спокойным снисхождением: еще один марафонец не выдержал гонки под названием «Москва». Яся бредет собирать вещи, и тут город спотыкается о ветер.
Движение останавливается, все FM-радиостанции говорят исключительно о «метрах в секунду», улицы рождают собственный звук, получаемый от трения несущихся с огромной скоростью воздушных масс о бетон и кирпич зданий. Этот свист и грохот заглушает все остальное, включая вой сигнализации тех машин, чей сон растревожен ураганом. Птицы предусмотрительно прячутся. Погода меняется каждые три минуты. Вот вам солнце; вот вам ливень, косой, бьющий в лицо со всего размаху, заползающий в ноздри и уши; вот вам короткая вспышка жары; вот вам черная туча; вот вам пролетающее химерой белое облако, успевающее показать свои пухлые бока всей Москве за какие-нибудь десять минут.
Ветер — то, чего нет. Стоя за магазинной витриной, его можно заметить только по другим предметам, которым он придает подвижность. Пробегают волны по брандмауэру. Несется по асфальту подхваченная ветром урна, оставляя за собой конденсационный след разбрасываемых пивных бутылок. Качается крона липы. Ветер прячется за этими движениями, представляя собой иную плотность все того же воздуха. Увидеть ветер человек способен лишь в вещах, мешающих ветру нестись, в качании пилонов и ситилайтов, за которые цепляется его колючее, насыщенное песком и трухой брюхо.
Его порывы делают неподвижное подвижным, а живое — неживым. Люди кутаются в плащи, отворачиваются спиной и так замирают, надеясь переждать стихию. Ветер швыряет в них сорванные с кондитерских вывески, таблички с названиями улиц, штендеры с рекламой орехового моккиато и целлофановые пакеты, похожие на грязных ангелков мегаполиса. Водители автомобилей, обнаруживая склонность металла к легкомыслию паруса, устают предсказывать, куда их занесет при повороте, и останавливаются у обочины. Все прежде недвижимое, наоборот, обретает склонность к танцу: двери кафе, стволы каштанов. Вот подпрыгивает на полтора метра над проезжей частью троллейбусная стрелка: вверх-вниз, вверх-вниз, и можно с легкостью представить себе бит, который звучит в ее ушах. По асфальту раскиданы обломанные ураганом ветки.
Янина прорывается к ближайшему метро, обнаруживая свойство ветра закрывать прохожим глаза и рты, забиваться в уши. Она чувствует, как он подталкивает ее в спину, — так, как будто у нее выросли крылья. Рядом, выбивая ворохи искр, скачут по проезжей части оборванные контактные провода троллейбусной сети — прикоснись к ним, и погибнешь. Несколько зевак зачарованно снимают зрелище на телефоны — чем ближе к краю, тем больше лайков. Звонить никто никуда не собирается — зачем же забирать у себя и других дарованную космосом возможность стать популярным? Яся набирает МЧС, но там занято, конечно занято. Ветер проник и в связь.
Улицы, как во время военных действий, превратились в набор препятствий, за которыми можно укрыться, в географию легко простреливаемых участков, в места, уязвимые для атак и безопасные для пробежек. Как во время бомбежки, предпочтительным способом передвижения является подземка, и это хорошо видно по очередям к турникетам. Дожидаясь поезда, люди молитвенно смотрят под своды станций — им интересно, что там происходит, наверху? Коллективное воображение рисует падающую Останкинскую башню и накренившиеся купола Василия Блаженного.
Когда, наконец, Яся дома, она укладывается и слушает, как за окнами все время что-то грохочет и падает. Спать в ураган сложней, чем при грозе, но зато сны наполнены скрежетом мачт, хлопаньем парусов и стуком волны о борта галеона.
* * *
Для того чтобы длительное время жить в чужих городах, не имея постоянного дома, нужно не так много. Во-первых, это рюкзак, желательно емкостью не меньше чем двадцать пять литров. Крохотный фонарик — на тот случай, если судьба будет вести тебя в поисках ночлега по темной улице и ты не захочешь сломать себе ногу в обязательной в таких случаях яме. Семь маек, семь пар нижнего белья, семь пар носков — для того чтобы обеспечить себя автономной неделей без доступа к стиральной машине или прачечной-автомату. Два свитера разной толщины — один из них ты наденешь, когда второй будет в стирке. Двое джинсов, чтобы не отсиживаться дома, пока одни из них будут сохнуть. Зубная нить, зубная щетка, любимая мочалка — к ней у любого человека, не живущего по месту прописки, вырабатывается сентиментальная привязанность.
Не верьте «Hitchhikers guide to the Universe» Дугласа Адамса: полотенце в данном случае атрибут совершенно не обязательный, уж Яся-то, с ее опытом переездов, это знает. Полотенце много весит и занимает то место, которое можно подарить дополнительной паре обуви — той самой, за которую вы будете благодарить Вселенную в том случае, если намокнет первая. Полотенце не придает твоему имиджу респектабельности, как об этом лжет нам Адамс, утаивая от нас, что через неделю бродяжничества по съемным однодневным хатам в разных городах — или третьего переезда в пределах одного города — респектабельность потерял бы даже английский пэр. Кроме того, полотенце можно купить в любом хозмаге. На худой конец, допустимо использовать в качестве оного одну из сухих маек.
