— Скажите, — перебивает ее Яся, — а если у меня есть только двести пятьдесят… Нет, уже двести двадцать долларов? Что мне делать? Просто по-человечески?
Тут обнаруживается нечто интересное. Выражение «по-человечески», в Минске пробуждающее гуманизм даже в постовых милиционерах, у оператора московского агентства недвижимости вызывает разряд ярости.
— По-человечески… — И все шипящие согласные озвончаются до оружейного щелкания. — С двумястами баксами в кармане я рекомендую вам сесть на поезд и ехать в Новгород! Поработайте там живым хот-догом в парке культуры, соберите денег и возвращайтесь! — Перед тем как повесить трубку, девушка выдыхает с такой яростью, что становится понятно: в ее жизни был эпизод работы живым хот-догом в парке культуры Новгорода, и она не склонна оценивать его как самый светлый момент в своей биографии.
Отложив умерший телефон, Яся понимает, что симку, чай и газету «Жилье» купила совершенно напрасно. Она запахивает куртку и выходит прочь из пластикового кафе. Мороз сразу же засовывает проворные ледяные ладошки в ее кеды. Эту обувь утеплить не удается даже двумя парами теплых носков. Обратный поезд на Минск ушел два часа назад, а потому ей придется провести в этом чужом и непонятном городе ночь. Над многоэтажками — полная луна. Она сияет чистым лимонным светом, как будто под ней не коптят жирными дизельными выхлопами автобусы, маршрутки и заляпанные по самую крышу смесью снега с грязью машины. Хорошо различимо пятнышко Моря Ясности, на берегу которого нужно сеть в лодку, чтобы попасть к Озеру Радости. У таких разных городов, как Минск и Москва, — одна и та же луна. У Ясиного детства и Ясиной юности — одна и та же луна. Когда она будет умирать — луна будет там же, на небе, и Море Ясности не изменит своих очертаний.
В Ясиных руках — карта Москвы. Ясины ноги в кедах — на теплой крышке канализационного люка. Лед вокруг люка оплавлен, по краю успела пробиться бледная травка, тут локальная оттепель, предоставленная теплосетью. Яся всматривается в карту и не может понять, что делать дальше. Карта — последний документ, к которому она пытается обратиться за помощью, — не сообщает ей ничего о том, куда можно пойти, чтобы переночевать в этом вымерзшем городе. Идущие мимо Яси люди закутаны в шубы и хмурой нелюдимостью похожи на операторов агентств недвижимости. В них отсутствует какой-то важный антропоморфизирующий атрибут. Их глаза не смотрят по сторонам, только под ноги. Это толпа пролов. Утомленных городом, заставляющим их работать по четырнадцать часов без выходных — просто чтобы платить аренду. Яся знает, что если она сядет на этот теплый люк, уткнет лицо в колени и задремлет, никто из них не остановится ей помочь. Никто не скажет: «Девушка, замерзнете насмерть!» Они будут обтекать ее, как стая рыб обтекает остов затонувшего корабля.
Среди этих косяков вдруг обнаруживается шерстящее их движение. Яся сначала обращает внимание на его направление и только потом на его источник. Некий субъект движется не вдоль проезжей части, а поперек тротуара, заставляя пролов вспучиваться и замирать. Он выносит из отмеченной массивными желтыми буквами химчистки ворох отутюженной и упакованной в целлофан одежды. Свои сокровища он складывает в приземистый автомобиль, в дизайне которого идея скорости победила идею респектабельности. Одет мужчина непривычно: торс затянут в плотный черный атлас со сложной вышивкой. Книзу наряд расходится тяжелыми складками, превращаясь в длинную юбку, прикрывающую обувь. На его груди — связка массивных ключей. Их размер отсылает к мыслям о дверях монастыря или храма. Ключи позванивают у самого пояса, сработанного из широкой полосы черного бархата. В Минске такого, пожалуй, примешь за аббата, в Москве он может быть кем угодно, даже торговцем китайским чаем на рынке. Его причудливость отфильтровывается в диапазон нормального. Подобных чудаков здесь слишком много.
Мужчина складывает в автомобиль последнюю порцию пакетов и, уже запрыгивая за руль, вдруг застывает, глядя на Ясю. Яся тотчас же отворачивается от чудака и вонзает взгляд обратно в карту. Внимательно рассматривая ее, она слышит приближение шагов. Каблуки у мужчины кованные. Они цокают, как копыта Люцифера.
— Mon amie, это карта, а не GPS! Установить соединение со спутниками не получится, даже если ждать два часа! — Бодро говорит слегка грассирующий голос прямо над ухом. — Судя по твоему наряду, ты слишком буквально поняла высказывание Ницше о женском умении наряжаться. О том, что оно выдает инстинктивную привязанность ко вторым ролям. Планируешь захватить мир, не снимая кед? Даже зимой? Тогда тебе нужен водитель! Давай я тебя подвезу!
Яся смотрит на незнакомца. Глаза у него веселые и, как ей кажется, добрые. Ничего люциферского во внешности нет. Лицо — соль с перцем. Кровь с молоком имеет свойство к сорока превращаться в соль с перцем.
— Хорошо, — говорит она, складывая карту. И повторяет, менее уверенно, увидев его улыбку, в которой мелькнули-таки чертики: — Хорошо.
После этого девушка садится в машину и ее собеседник сначала рвет с места (на его лице — мальчишеское удовольствие от эффектного старта) и только потом спрашивает:
— Куда тебе, ma cherie?
Яся не знает, куда ей. Москва — не Вилейка, поспать на вокзале не получится. От путешествовавших автостопом однокурсников она слышала что-то про сон на лестницах в питерских парадных, но московские подъезды все закрыты на кодовые замки. Ее собеседник интерпретирует задержку в ответе с пугающей проницательностью:
— Первый день в Москве? Ночевка обломалась? Планы захвата мира провалены?
Яся набирает в грудь воздуха и снова задерживается с ответом. Непонятно, насколько глубоко стоит посвящать собеседника в провал планов по захвату мира. Стоит ли начать с исполнительного листа или, напротив, ничего о нем не рассказывать? И эту задержку он понимает верно:
— Все ясно. Москва бьет с носка. Я устрою тебе ночлег и, если захочешь, работу.
Он улыбается, но не той улыбкой, которая могла бы насторожить после такой фразы.
— Вы священник? — интересуется девушка.
Незнакомец весело смеется.
— Нет, я икона!
— Икона? — недоумевает Яся. — Иконы все в церкви. К ним бабушки ходят яйца освящать.
— Это раньше так было! — собеседник поднимает указательный палец, не отрывая ладонь от руля. — Теперь иконы все на подиуме. А бог, как сказал тот же Ницше — это некое предположение.
— Так вы модель? — понимает вдруг Яся причудливость его наряда и манеры общения.
— Нет, я не модель. Я — тот, кто их делает. Я — модельер, ma petite fille.
— И вы выхлопочете мне должность на обложке в журнале «Cosmopolitan»? — хмыкает Яся. — Но для этого мне нужно будет с вами переспать, да? Прямо сейчас? В машине?
Модельер хмурится. Когда он весел, он похож на Джорджа Клуни. Когда серьезен — на Джонни Деппа.
— Сплошные штампы, — вздыхает он. — А переспав с тобой, я должен расплакаться тебе в еще не успевшее остыть от страсти бедро и признаться, что я — гомосексуалист. Других ведь нет в fashion-индустрии. Хорошее шрамирование.
