Все вот-вот должно было вернуться в нормальное русло.
17
Семейное поместье раскинулось в графстве Уэстон, где обитали столпы высшего бостонского общества. Гарольд Барнетт построил там дом в конце 20-х годов. Добыча сланцевого газа превратила Соединенные Штаты Америки в первую энергетическую державу мира. В 2030 году 80 % транспортных средств, сходивших со сборочных конвейеров, работали на электричестве. Падение цены барреля нефти до 10 долларов и ниже погрузило страны Персидского залива в экономический кризис, вскоре вызвавший крушение тамошних режимов. Овладение солнечной энергией позволило обеспечить электричеством и водой Африканский континент, превратившийся в новое Эльдорадо. На Востоке и на Западе старые демократии и новые олигархии с легкостью заключали друг с другом союзы, владея миром и держа под наблюдением каждый его квадратный миллиметр. В этом новом мире потребительство превратилось в наркотик, на него подсело все население. Гарольд Барнетт овладел искусством зарабатывать на рынках чистой энергии и сколотил внушительное состояние.
Но ценнее всего на свете была для него дочь, которую он любил слепой любовью. Она была его гордостью, его единственным отпрыском и, следовательно, его пропуском в бессмертие. Со дня рождения Мелоди у Гарольда стало две жизни – собственная и дочери. Чтобы сделать ему приятное, Мелли поспешила усесться за «Бёзендорфер Империал», возвышавшийся в их музыкальной гостиной.
Уже в Центре «Лонгвью» она втайне от всех, кроме друга-физиотерапевта, занималась на старом пианино в классе переобучения. К ее удивлению, пальцы обрели беглость, стоило ей всего лишь прикоснуться к клавишам. Руки запорхали, но читать партитуру пока не очень-то получалось, поэтому пришлось налечь на сольфеджио.
В свободное от музицирования время Мелли тренировала память. Ощущение, что она чужая в огромном доме, вызывало у нее постоянную неловкость.
Работники в поместье оказались неиссякаемым источником информации. Дворецкий, кухарка, техники и прочие служащие, садовники – все помнили, как она росла, и теперь она при любой возможности прибегала к их помощи. Гуляя по поместью, она обязательно заставляла кого-нибудь рассказывать ей истории из ее жизни.
Как-то раз Уолт, водитель ее матери, вспомнил о старой гувернантке, души в ней не чаявшей и помогавшей обходить острые углы в отношениях с отцом. Одна Надя умела настоять при нем на своем, смеясь сообщил водитель. Мелли, притворившись, что помнит Надю, добилась, чтобы Уолт отвез ее в дом престарелых, где Надя Воленберг доживала свой век.
Для этого визита она выбрала утро, когда Бетси уехала в редакцию, а Гарольд улетел по делам на Западное побережье.
Надя Воленберг читала на скамеечке в тени ольхи. Увидев идущую к ней Мелли, она прослезилась и вытерла глаза тыльной стороной руки.
Мелли села рядом с ней и внимательно на нее посмотрела.
– Наконец-то ты приехала к своей старой няне!
– Неужели в первый раз? – удивленно спросила Мелли.
– Насколько я помню – в первый, – ответила Надя, закрывая свою книгу.
– Давно вы здесь живете?
– В твоем возрасте я читала чудесный роман одного писателя родом из Польши, как и я, только наши судьбы сложились по-разному: он стал французом, я – американкой. Можно подумать, у нас, поляков, болезнь такая – менять гражданство… Так о чем я? Ах да, о чудесном романе, он назывался «Дальше ваш билет недействителен»[4]. Я подсунула его тебе втайне от твоего отца, потому что там есть грубые места. Тебе очень понравилось. Я тогда воображала себя бразильянкой, вскружившей голову герою. Ну, сегодня я гожусь ему в бабки. Так отвечаю на твой вопрос: я живу в этой богадельне с тех пор, как срок действия моего билета истек. После того как ты блестяще окончила консерваторию и стала выступать, во мне перестали нуждаться. Но я признательна твоему отцу: он всегда хорошо мне платил, иначе я не могла бы здесь поселиться.
Мелли опустила глаза и немного посидела молча. Она вдруг почувствовала себя самозванкой, вторгшейся в чужое прошлое.
– Я должна была навестить вас раньше, – смущенно пробормотала она.
– Чего ради? У тебя вся жизнь была впереди, карьера, гораздо более увлекательные занятия, чем забота о состарившейся няньке.
– Мне очень стыдно. Знаю, это вы меня вырастили.
– Не я, а твои родители, я всего лишь у них работала.
– Почему вы так немилосердны к самой себе?
– Мне девяносто один год, и из друзей остались только книги. Вот что действительно немилосердно.
– Наверняка у нас с вами были тайны…
– Были, не скрою. Какая тебе дороже всего?
– А вам?
Надя подняла голову и задумалась.
– Все! Мне дороги все до одной. Но я первой тебя спросила.
– То, как вы забирали меня из консерватории и водили на старые фильмы, а отцу говорили, что мы были в музее.
– Тебе напомнил об этом Уолт?
Мелли не ответила, и старая гувернантка вернулась к чтению. Лизнув палец, чтобы перевернуть страницу, она подняла глаза.
– Тебе что-то нужно?
– Просто захотелось вас повидать.
– Ты была замечательной девочкой, тебя все восхищало, ты была такой поэтичной! Я не перестаю гадать, что упустила, где недоглядела, почему ты превратилась в эгоистку и карьеристку… Ты была милой, а стала красавицей, но от красоты часто вянут даже самые прекрасные души.
– После катастрофы я сильно изменилась. Я вам не говорила, но…
– Знаю, – перебила ее Надя, – газеты я тоже читаю. И потом, раз в месяц меня навещает Уолт, он мне про тебя рассказывает.
– Я потеряла память, – призналась Мелли.
– Нет, – возразила гувернантка, глядя ей прямо в глаза, – тут другое… Если бы я не узнала твое лицо, то приняла бы тебя за самозванку, польстившуюся на состояние Барнетта. Но происходящее в имении меня больше не касается. У меня скоро обед, тебе лучше уйти.
Мелли покидала пансион в смятении. Всю дорогу она молчала и, только когда машина въезжала в ворота имения, спросила:
– Уолт, я сильно изменилась после возвращения?
– Не могу сказать, мисс Барнетт, – ответил он.
Но, распахнув дверцу, чтобы выпустить ее из машины, он сказал ей шепотом:
– Настоящая Мелоди Барнетт никогда не села бы рядом со мной.
* * *
Вернувшись домой, Гарольд преподнес дочери сюрприз. Когда они приехали в один из самых шикарных ресторанов города на бранч, Мелли увидела за столом троих гостей отца. Двоих она сразу узнала благодаря папкам, которые вручал ей после каждого занятия в «Лонгвью» ее сообщник. Справа от нее сидел Саймон Болье, первая скрипка Бостонского филармонического оркестра, слева – Джордж Рапопорт с женой. Мелли много раз выступала в сопровождении одного и под управлением другого. Разговор был полностью посвящен музыке, начавшись со светской болтовни и упоминания наиболее удачных их совместных выступлений. Рапопорт, повернувшись к Мелоди (он никогда не позволял себе называть ее по-другому), спросил, чувствует ли она себя готовой вернуться на сцену. Замешательство Мелли было таким очевидным, что Саймон поспешил ей на помощь.
