– Отдала бы половину жизни за чашку горячего чая, – сказала девушка. – Почему ты меня не разбудил?
– Сегодня будет длинный день, и нам понадобятся все силы. Хорошо, что ты отдохнула.
– А ты?
– Со мной все в порядке, если не считать того, что я готов съесть целого быка.
– Да. Завтрак нам с тобой не помешает. – Мюр достала из левого кармана пальто шоколад в обертке морковного вкуса, на которой изящным шрифтом было написано название самой известной кондитерской фабрики Риерты «Сладкий мир».
Она разорвала упаковку и, сломав большую плитку пополам, протянула одну мне:
– Разделила по-братски.
Мне все еще сложно было понимать ее мимику из-за частичного паралича половины лица, и я с кратковременной задержкой ответил улыбкой на ее улыбку.
– Спасибо.
– У нас нет воды.
– Отнюдь. Ночью я забрался по лестнице на чердак, а с него на крышу, там дыра в перекрытиях. Остались накопительные емкости, и они полны дождевой воды. От жажды мы точно не умрем.
– Здорово! – повеселела она, поднимая с пола помятую цветочную лейку. – Пойду пройдусь и принесу немного.
Шоколад оказался с вишней, ореховой крошкой и сухой мятой. Во рту он раскрывался оттенками дикого луга и густым бордовым цветом. И это был мой завтрак, обед и ужин. Надо сказать, не самый плохой в жизни.
К вечеру, когда в сырых стенах находиться стало совершенно невыносимо, мы вместе выбрались на крышу. Весь день светило яркое солнце, и черепица оставалась теплой, да и погода для осени случилась подходящая. Сиди, балдей да наслаждайся жизнью. Вполне стоящее занятие, даже если ты находишься в Старой Академии.
О последнем забыть нам никто не дал. Район жил в своем странном и пугающем ритме. До нас доносились шаги, крики и даже что-то похожее на разговор, но насчет последнего я не готов поручиться.
У исследователей нет единого мнения о том, обладают ли контаги человеческим разумом и способны ли общаться друг с другом. Это довольно сложно проверить при учете агрессивности заразившихся, нежелании идти на контакт и стремлении сожрать научных работников.
В газетах писали разное. Кто-то уверял, что хоть контаги и перестали быть людьми, но не растеряли ума, пускай и не могут больше говорить на привычном нам языке. Кто-то доказывал, что это просто звери, голодные и опасные хищники, которых можно контролировать лишь цепями да током. Даже церковь не смогла прийти к окончательному решению – умерли ли души у тех, кто заболел и стал монстром? Божественный глас молчал и не спешил помогать теологам в их нелегком бесполезном труде.
Мюр охватила меланхолия, и она занималась тем, что негромко декламировала чьи-то строчки, оглядывая сверху пустые улицы:
В Старом городе пляс теней
затихает с уходом дня,
и становится все ясней –
места здесь уж нет для меня.
Академия – целый мир,
пусть уродливый, но живой.
Скрипом старых дверей квартир,
листом клена на мостовой
хищный город раскинул снасть,
из морщин-переулков сеть…
Но я знаю – чтоб не пропасть,
надо верить, что выход есть
[71].
– Ты не боишься их? – спросил я у нее, сидевшей на самом краю и болтавшей ногами над мостовой, до которой было несколько этажей.
– Что? – сперва не поняла она. – А… ты про этих… В детстве очень боялась, но отец объяснил мне, что они куда менее опасны, чем люди.
– Неужели? Человека можно остановить одной пулей. Но некоторых из них – вряд ли. Они сильнее, быстрее и страшат многих своим обликом.
– Все так. Но перед тобой лишь животное. И его стоит опасаться, не спорю. Как голодного медведя, к примеру. От такой встречи тебе ничего хорошего не будет. А вот человек… он наделен разумом, хоть и слабее зверей. Жизнь в Риерте научила меня оценивать риски, и контаги в них занимают не самое первое место. А ты? Ты боишься их?
– У меня странное чувство к ним, Мюр. Смесь жалости из-за того, кем они стали, с большой долей отвращения и опаски. Может, люди и способны пользоваться винтовками и ставить капканы, но животная сила и адский голод тоже не стоит сбрасывать со счетов. Я сталкивался как-то с одной из таких тварей и не скажу, что это было легко.
Нас накрыла тень, и мы, задрав головы к вечернему небу, проводили взглядом тяжелую китовую тушу старого дирижабля. С еще паровыми двигателями, питавшимися от котла, он коптил небо, извергая черный дым из двух высоченных труб. Неповоротливая, медленная, но надежная машина довоенного образца. «Левиафан» прошел над Старой Академией, разворачиваясь по ветру, а затем, покачиваясь, точно баржа на разыгравшихся волнах, направился в сторону закатного солнца. Оно уже стало вкуса малины и, клонясь к горизонту, следило за нами, выглядывая из-за угла дома.
– Каково это – летать?
– Удивительно. Земля сверху совсем другая. Затем немного привыкаешь и уже не торчишь весь рейс, прижавшись носом к стеклу.
Я ее рассмешил. Мюр явно представила мою рожу, прилипшую к панорамному окну.
– «Немного»?
– Все равно притягивает увиденное. Хоть в первый полет, хоть в последний. Когда паришь над всем миром – это прекрасно. Словно все заботы навсегда остались внизу. Ты просто… летишь, на время забыв обо всем. А леди, значит, никогда не покидала Риерту?
– Не на дирижабле. На корабле. Уезжала в Пьентон на несколько лет.
– Правда?
– А что тут удивительного? – Ее брови поползли вверх.
– Да нет. Ничего. Просто подумал, отчего Пьентон? Во время войны город довольно сильно пострадал.
– Верно. Но в его западных предместьях многое уцелело. Там отличные пансионы, и меня отправляли учиться.
– Ты из благородных?
В ее глазах появилось веселье.
– Итан, не знаю как в Хервингемме с вашей чопорной аристократией, которая стеной встает перед теми, кто ниже их, лишь бы обычные люди не получали хорошего образования, но в Республике всем давно уже заправляют нувориши и во главе стоят ропьеры
[72].
– Следует уточнить, что достаточное количество ропьеров. Обучение в пансионах вещь затратная.
– Ты прав, – признала она. – Но мои родители не бедствовали, пока здесь не сменилась власть и не отобрала все, что у них было. Когда случился переворот и в городе стало опасно, меня отправили в Республику. Так что мне удалось узнать достаточно, чтобы теперь не ощущать себя неграмотной деревенщиной.
– By парле републикан?
[73] – с иронией спросил я, вспоминая все, что смог почерпнуть за то время, пока мы плечом к плечу сражались вместе с ребятами из этой страны.
