Я нашел сухое горючее рядом с погасшей самодельной печкой, достал из картонной коробки спички, на счастье не отсыревшие. Потом кинул лучин в занимающееся пламя, а затем и дров. Чайник был ободранный, еще прошлого века. В круглой коробке с эмблемой «Первой чайной компании» нашелся темный галькурдский чай, в соседней, точно такой же, куски колотого сахара. Чашки, обе разные, но похожие как сестры-близнецы своими отколотыми краями, ждали на подоконнике.
Я вернулся на крыльцо, протянув крепко заваренный напиток Кроуфорду. Мой приятель благодарно кивнул и, держа обеими руками, отхлебнул, довольно щурясь. Он оживал буквально на глазах.
– Оставил бы ты эту дрянь, Юэн.
Тот не стал злиться на мои нравоучения.
– Не могу. Хоть и хотелось бы. Порой в голове полный бардак, и я начинаю пугать людей. К тому же кошмары. Порошок помогает мне забыть.
Я не стал ему говорить, что молотки продолжают стучать, даже когда Кроуфорд пребывает в иных мирах.
– Давай я скажу тебе банальность: от прошлого не убежишь. Даже если окутать себя вуалями наркотического дыма. Все равно рано или поздно придется вернуться.
– Иногда я не хочу возвращаться, ганнери. Хотя, по правде говоря, не желаю кончить, как бедняга Арви. Самоубийство грех. Но порой серый порошок лучший выбор из всех, что мне дает Господь.
– Извини, но это какой-то странный бог, раз он предоставляет лишь такую возможность.
Он отхлебнул еще чаю, ответив с какой-то бесцветной печалью:
– После войны я думал, что все закончится. Однако война в моей голове продолжается. Двести семьдесят одна душа, Итан. Те, которые я удосужился посчитать. Ад только и ждет таких, как я.
– Боишься?
– Немного. И вера моя не защитит от него. Несмотря на покаяние.
– Думается мне, что после того ада, что мы прошли, этот покажется курортом на побережье теплого моря, – возразил я.
Он рассмеялся. Смех Юэна – нечто. Словно курица сошла с ума и сунула голову в большую кастрюлю.
– Была война. Мы убивали их. Они нас.
Кроуфорд поджал губы:
– Ничего ты не понимаешь. Думаешь, я страшусь того, что совершил? Черта с два! Я боюсь того, что еще могу сделать. Потому что мне нравится убивать. Это легко. Легче, чем прочитать молитву. И дьявол, что живет здесь, – онкоснулся виска, – постоянно подталкивает меня к этому. Прихожане боятся демонов и не понимают, что те давно живут рядом с ними.
Я знал, на что способен Юэн, и видел его глаза в Компьерском лесу, когда он весь, с головы до пят в искирской крови, пришел к нам по снегу в одной набедренной повязке и с ножом. Мосс со страху его тогда едва не пристрелил. Тоже увидел демона. Юэна потом так и называли за глаза некоторые в моем отряде.
– Зачем ты вернулся в наше болото, ганнери?
– Решаю дела и проблемы.
– Свои или чужие?
– Теперь уже свои. Хотел попросить о помощи. Ты все так же хорошо знаешь мели, как и раньше? Мне нужно за Плавник, на Лунный остров.
– Нет ничего проще. Лодка у меня есть. Пойдем.
– Сейчас? – Я немного удивился. Не столько его желанию помочь, как тому, что он в состоянии передвигаться на дальние расстояния после трубки серого порошка.
– Иначе до темноты не вернемся.
– И даже не спросишь, зачем мне туда?
– Мне похрен, – честно ответил Кроуфорд. – Ты просишь, значит, помогу. По старой дружбе. И потому, что стоит делать добро.
В доме он снял с крючка деревянной вешалки теплый жилет, надел его поверх сутаны, взял валявшуюся в углу сумку, перекинул ее через плечо, сунул туда револьвер, лежавший до этого на тумбочке. Из-под подушки Юэн извлек искирский нож с деревянной рукояткой, заметил мой взгляд, пробормотал:
– Чудовищ следует держать поближе к себе.
Правда была совсем в другом. Нож
[62] был его частью, не менее важной, чем рука или нога. Я не могу себе представить Кроуфорда без этой трофейной хреновины. Он добыл ее еще до нашего с ним знакомства, в горах южной Галькурды, забрав с трупа искирского офицера, которого прикончил бамбуковым копьем.
Юэн в свои самые худшие дни начинает считать, что нож управляет им. Неудивительно, что со служением у него не слишком заладилось и его выперли из церковной системы как человека, порочащего религию. В психушку Кроуфорда не запихнули лишь потому, что он никому не досаждал и убрался подальше от глаз приличных людей, в районы, где подобные ему чувствуют себя как дома.
Мы прошли три улицы до старой продуктовой лавки, сейчас закрытой, затем свернули к берегу. Впереди толпились люди в рабочих спецовках, и мой друг, не убавляя шага, свернул в ближайший переулок, обходя толпу.
Лодочный сарай Кроуфорда стоял в ряду точно таких же развалюх, на берегу Вонючего канала, куда ближайший завод сбрасывал техническую воду после использования ее в охладителях.
Юэн ловко вскрыл замок, распахнул двери. Лодка была та же, что и прежде. Кажется, с тех пор он ее и не красил. Никакого намека на название, борта вкуса вареной карамели. Зато мотор ладный, новой модели, навесной, с широкой емкостью для мобильного бака мотории.
– Где ты его отхватил?
– Нашел, – сказал приятель. – Точнее, нашел лодку с мертвецами. А на ней это чудо. Решил, что рано жандармам забирать такое. Еще мне пригодится. Так. Пошуруй на верхней полке, вон там, за сетями.
За рукоятку я вытащил бак мотории. Он напоминал прямоугольную коробку размером с буханку хлеба, с острыми гранями, чем-то похожую на емкость, в которой хранили машинное масло, правда, раза в два меньше. Но на весе это отнюдь не сказывалось. Тяжеленный. На стальном боку имелось три горизонтальные полоски из прозрачного, будто стекло, материала. Две верхние были темными, нижняя матово мерцала вкусом мятного ликера.
Кроуфорд с помощью отвертки открутил гайки на топливоприемнике, снял щиток и забрал у меня бак.
– Здесь немного.
– Знаю. Но нам хватит для того, чтобы вернуться.
Бак лег в емкость над двигателем как влитой, но Юэн, не удовлетворившись этим, навалился всем весом, пока не раздался звонкий металлический щелчок. Затем вернул крышку на место и стал неспешно закручивать шурупы.
Потянул рычаг вниз, и двигатель, мягко засвистев, завелся. Прежде чем отплыть, Кроуфорд достал из шкафа, в котором обычно хранят удочки, «Резерв-О»
[63]. На прикладе уже висел подсумок вкуса оливок с двумя карманами, в которых лежали заряженные пачки.
