Тем временем даже в берлинских газетах стали появляться заметки об ухудшении состояния кронпринца. Девяностолетний кайзер Вильгельм, сбитый с толку противоречивыми сообщениями, приказал вызвать к себе принца Вильгельма. Ему было поручено незамедлительно отправиться в Сан-Ремо с личным врачом и выяснить, что в действительности происходит с его отцом. Разумеется, личным врачом берлинского двора был Бергман, но, чтобы не вызывать раздражение Маккензи и кронпринцессы, в Сан-Ремо с молодым принцем отправился франкфуртский ларинголог доктор Шмидт.
Восьмого и девятого ноября в «Отель Медитерране» в Сан-Ремо въехали Шреттер и Краузе. Нервный и постоянно курящий астматические сигареты Маккензи сопроводил их на расположенную напротив Виллу Цирио. Кронпринц встретил их стоя, но было заметно, что он очень изнурен. Во время осмотров все молчали, но в воздухе чувствовалось мучительное, тщательно подавляемое напряжение. Кронпринцесса ожидала за дверью, беспокойно меря шагами коридор и не поднимая от пола застывшего взгляда. Когда врачи вышли, Шреттер, не колеблясь, заявил, что речь идет о раке: он не понимал, как можно было в этом сомневаться. Маккензи повторил уже высказанную им ранее точку зрения, что опухоль действительно похожа на карциному, но что подтвердить это может лишь микроскопическое исследование. Краузе подтвердил, что все указывает на рак.
В тот же вечер прибыли принц Вильгельм и доктор Шмидт. Кронпринцесса, с подозрением отнесшаяся к собственному сыну, как к любому посланцу из Берлина, явившемуся не по ее просьбе и не по просьбе Маккензи, давно решила поддерживать видимость того, что кронпринц здоров, и тщательно скрывать свидетельства его скорого конца. Ей претила мысль, что принц Вильгельм тоже может оказаться посвященным в действительное положение дел. Но тогда она не могла ему помешать. Она не могла помешать и доктору Шмидту, который подтвердил диагноз Шреттера и Краузе.
Одиннадцатого ноября врачи поставили окончательный диагноз. Он гласил: рак гортани в запущенной стадии. Шреттер отверг настойчивое предложение Маккензи сначала отправить Вирхову образец ткани, сославшись на доказанную неточность микроскопического анализа. К тому же, по заявлению Шреттера, каждый сведущий врач счел бы его излишним в этом недвусмысленном случае, кроме того, как показывает опыт, на данной стадии он ведет к ускоренному прогрессированию болезни. Маккензи был вынужден сдаться.
Собравшиеся врачи видели лишь два возможных метода лечения. Рак зашел так далеко, что удаление пораженной части гортани, которое в мае предлагал Бергман, было уже неосуществимо. Только полное удаление гортани оставляло шанс. Но врачи высказывались против такой операции, поскольку она была сложна и опасна, шанс же на спасение – ничтожен. Когда Маккензи, очевидно, в попытке найти новое оправдание, заметил, что с самого начала его целью было уберечь кронпринца от смертельной опасности, которую представляла эта операция, Шреттер указал ему на разницу между ранней операцией и экстирпацией гортани. С полной уверенностью он заявил, что долг врача перед пациентом состоит лишь в том, чтобы донести всю правду и предоставить ему решать, хочет ли он быть прооперированным. В связи с этим он настаивал, что кронпринц должен узнать об истинном своем положении и самостоятельно сделать выбор. Когда все согласились с этим, согласился и Маккензи.
В случае если кронпринц откажется от операции, исход которой далеко неочевиден, по словам Шреттера, оставался единственный вариант. Определенный набор мер позволил бы в течение нескольких месяцев поддерживать в нем жизнь. Если опухоль гортани достигнет таких размеров, что возникнет опасность удушения, то спасти сможет только трахеотомия, когда в отверстие в трахее вставляется дыхательная трубка. Это не будет выздоровлением, но способно облегчить страдания, пока, наконец, не наступит смерть.
Шреттер был убежден, что следует сообщить кронпринцу о диагнозе. Чтобы облегчить эту задачу, он предложил составить письменный отчет, который тут же передадут адресату.
Как обычно, кронпринц встречал врачей стоя. Ему удалось вернуть прежнюю манеру держать себя, но во всем его виде все же читалось сознание собственного бессилия. Он выслушал доклад Шреттера. Он не сразу понял его смысл, поскольку оборотами речи Шреттер пытался смягчить факты. Неуверенно, прилагая мучительные усилия, он прохрипел: «Вы, любезный профессор, говорите, что это рак?»
Тот же тяжелый вопрос, что он задал Маккензи. Шреттер затаил дыхание. Собравшись с силами, все также избегая слова «рак», но избегая также и двусмысленности, он сказал: «Кайзерское Величество, это злокачественное новообразование».
Принц развернулся спиной и вышел в соседнюю комнату. Вскоре слуга вынес врачам бумагу, на которой прямым почерком кронпринца было написано: «Экстирпация? Нет. Трахеотомия? Да, если потребуется!» Он решил дожидаться смерти.
Пятнадцатого ноября «Дойче Райхсанцайгер» опубликовал следующее сообщение: «Неоднократные тщательные осмотры не оставили врачам сомнений, что в случае Его Кайзерского Величества кронпринца речь идет не о чем ином, как о раке гортани. Врачи рассматривают несколько вероятных методов лечения, и Его Величество в должной мере осведомлен о каждом. Ему была рекомендована операция трахеотомии, как только назреет ее необходимость. Подлинник подписали Морелл Маккензи, Шреттер, Шрадер, Краузе, Моритц Шмидт, Марк Ховелл».
В Германии и остальном мире поднялось необычайное волнение. Немецкие врачи восприняли эту новость как спасение для своей чести. Однако они заблуждались, думая, что настал конец бессмысленному противостоянию и клевете. Они недооценили своенравия кронпринцессы, и они недооценили упрямства, с которым Маккензи пытался выпутаться из лабиринта, в котором он оказался заперт по собственной вине, чтобы только еще раз привлечь прессу на свою сторону, чтобы только еще лишь однажды одержать победу над ненавистными немцами, все равно какими средствами и какой ценой. В минуты страха перед ответственностью он был готов согласиться на условие Шреттера и Шмидта: когда кронпринцу потребуется дыхательная трубка, Бергман незамедлительно приедет в Сан-Ремо. Также они условились о том, что в Италию будет вызван Браман, тогдашний ассистент Бергмана, на случай если возникнет опасность удушения и Бергман не сможет явиться своевременно. Неохотно на это согласилась и кронпринцесса, после чего Шреттер и Шмидт уехали. Она заставила их пообещать, что рак ее мужа не станет достоянием общественности.
Когда перед ее глазами предстала та заметка – никто так никогда и не узнал, почему она была напечатана, – «кронпринцесса места не находила от возмущения». С того самого момента душевное состояние ее сделалось ужасным, болезненным, обнаруживающим начало безумия. Она оправилась от первого шока, связанного с диагнозом. Она принуждала Маккензи прибегнуть к новым уловкам, направленным на сокрытие фактов, хотя он сам уже ступил на этот путь. Он отыскал новые симптомы, которые были нетипичны для раковых заболеваний. Ему потребовалось немного времени, чтобы убедить кронпринца игнорировать вынесенный ему приговор и снова внушить ему отвращение к немецким врачам. Это выразилось в таких словах кронпринца: «Я доверяю Богу и сэру Мореллу Маккензи». Брамана, ассистента Бергмана, в Сан-Ремо ждал холодный прием. Ему дали почувствовать себя нежеланным гостем и всячески избегали его.
