Прибыв в Берлин без инструментов, Маккензи незамедлительно приобрел гортанные щипцы. Двадцать первого мая он воспользовался ими. Кронпринц выглядел бледным и изнуренным. Только со второго раза Маккензи удалось взять пробу опухоли. Результатов Вирхова ожидали с большим напряжением. Они стали неожиданностью.
Вирхов заключил, что представленный участок ткани не может являться злокачественной опухолью. По его собственному выражению, это было «бородавчатое образование на почве хронического воспаления гортани». Но позже было высказано подозрение, что Вирхов руководствовался личной симпатией к кронпринцу и надеждой на его приход ко власти и поэтому допустил небрежность. Но было бы ошибкой подозревать этого уважающего факты ученого в умозрительности выводов. Эта случайность означала лишь, что Вирхову был отправлен здоровый участок опухоли – Маккензи сам признавал вероятность подобного случая и описывал возможные последствия в одной из ранних работ.
Сообщение Вирхова было для немецких врачей как гром среди ясного неба. Оно было неожиданным, сокрушительным ударом по их уверенности. В то же время это стало триумфом Маккензи и доказательством истинности его медицинских воззрений.
Поскольку со дня приезда Маккензи жил во дворце, он воспользовался возможностью доложить кронпринцессе о своем заключении. Еще до получения результатов анализа он был настроен оптимистично, чем завоевал ее доверие. Встав перед выбором, поверить ли пессимистично настроенным немцам или заверившемуся поддержкой Вирхова соотечественнику, она, разумеется, предпочла последнего. В чем кронпринц был с ней солидарен.
Двадцать третьего мая Маккензи предпринял третье вмешательство, чтобы отправить Вирхову еще одну пробу. Операция проходила в присутствии немецких врачей и в атмосфере чрезвычайного напряжения. Чувство превосходства не покидало Маккензи. Но на этот раз он потерпел неудачу. Пробу взять не удалось. При следующем осмотре при помощи ларингоскопа Герхардт зафиксировал, что щипцами Маккензи повредил здоровую голосовую связку. Двумя днями позже Бергман и Тобольд подтвердили вывод Герхардта. Этот промах крайне огорчил Маккензи. Немецкие врачи сделали верное заключение, что очень задело его как человека, в совершенстве обладающего техникой ларингоскопии. Поэтому их с Герхардтом отношения стали откровенно враждебными. Но Маккензи более не нуждался в применении тактических оборонных приемов, так как расположение к нему супружеской четы было незыблемым.
Поскольку наследные принц и принцесса давно запланировали поездку в Лондон на торжества по случаю предстоящего юбилея королевы Виктории, уже после первого разговора с Маккензи кронпринцесса решила воспользоваться этим поводом, чтобы сбежать от немецких врачей и заняться лечением кронпринца на английской земле. Ее решимость возросла, когда Маккензи заговорил о благотворном воздействии местного климата на страдающих заболеваниями органов шеи.
В этих намерениях немецкие врачи распознали попытку избавиться от них. Но они все же настаивали на своем диагнозе. Их стараниями составленная клиническая картина указывала на наличие карциномы, и приговор, вынесенный Вирховым крошечному участку опухоли, был неспособен поколебать их убеждений. Расточаемые Маккензи обещания скорого выздоровления казались им пустыми. Они попросили Маккензи разъяснить, каким будет курс лечения и как он собирается устранить опухоль, учитывая, что было предпринято уже несколько безуспешных попыток. Маккензи говорил об этом свысока: он планировал использовать щипцы или раскаленную проволоку, которую – безрезультатно – применял Герхардт. В отношении сразу же возникших возражений он заметил, что в силу своего опыта гораздо уверенней владеет этой методикой. На этом тема была исчерпана.
В те дни в различных немецких, английских и французских газетах начали появляться статьи, сведениями для которых мог поделиться только кто-то из участников событий. Хотя немецкие медики упорно хранили молчание, как и подобает людям их профессии, и не вступали ни в какие контакты с прессой, журналисты открыто писали о раке.
Более того, они утверждали, что Герхардт и Бергман, назначив операцию, вероятнее всего, убили бы кронпринца, если бы не прибыл Маккензи. Даже авторитетнейшие британские издания позволяли себе распускать эти слухи. Стало понятно, что информация может исходить только от Маккензи.
Именно эти сообщения взволновали Семона, который еще ничего не знал о своем невольном участии в этом деле. Он устремился в Берлин, где встретился в Бисмарком и врачами из его ближайшего окружения. Но было уже слишком поздно. Напрасно он предостерегал от легкомыслия в отношениях с его учителем, чьи сильные и слабые стороны он так хорошо знал. Напрасно он и видный английский ларинголог Генри Батлин открыто выступали против публикаций журнала «Бритиш медикал джорнал», также распространявшего ложные сведения. Обладая обширными знаниями о карциномах гортани, четвертого июня они опубликовали статью, в которой указывали на поспешность и ненадежность выводов, сделанных из микроскопического анализа, и в качестве примера приводили случай, когда микроскопический анализ лишь ввел врачей в заблуждение. Было поздно. Поездки в Англию ничто не могло отменить.
Напрасно также пытался Бергман – не из чувства обиды за свою страну, а из искреннего беспокойства, что впустую тратится невосполнимое, бесценное время, по истечении которого оперировать будет слишком поздно – добиться кайзерского запрета на эту поездку. «Это не в моих силах, – пояснил коронованный старец. – Мой сын уже не ребенок. Если он верит, что предлагаемое лечение способно помочь, я не могу ему этого запретить. И мне не следует быть чрезмерно настойчивым и требовать у Маккензи гарантий, что в процессе лечения ничего не будет упущено». Восьмого июня Маккензи удалось-таки извлечь щипцами еще один фрагмент. На этот раз ему удалось устроить все так, что ни Герхардта, ни Бергмана при операции не было. Присутствовал лишь Вегнер, в котором он не видел опасного конкурента. Извлеченная ткань была тотчас же направлена Вирхову. И на этот раз, по трагической случайности, взятый образец не содержал раковых клеток, что и подтвердил Вирхов. Но он осторожно заметил, что трудно сделать вывод о всей опухоли по представленному для анализа участку. Маккензи торжествовал, оставив эту ремарку без внимания.
Герхардт и Бергман усердно добивались у отбывающего англичанина обещания и дальше высылать Вирхову образцы ткани для исследования, а также просили его прекратить лечение в том случае, если оно не принесет результатов. Еще большими стараниями удалось добиться, чтобы в Англию кроме доктора Вегнера супругов сопровождал еще один сведущий в ларингоскопии врач. Это требование Маккензи назвал провокацией в отношении кронпринцессы. Поскольку кронпринцесса полностью полагалась на Маккензи, на ситуацию она смотрела его глазами. Но все-таки пребывание в Англии второго немецкого врача было одобрено. Выбор пал на молодого доктора Ландграфа, одного из ассистентов Герхардта. Обученный обращению с ларингоскопом, внимательный и педантичный наблюдатель, он должен был предоставлять максимально независимую информацию о дальнейшем течении болезни. Двенадцатого июня кронпринц и кронпринцесса покинули дворец и отправились в Англию.
Двадцать первое июня 1887 года было солнечным и теплым. Толпы людей хлынули на улицы Лондона, чтобы отметить пятидесятую годовщину восшествия на престол их королевы. Феликс Семон пригласил меня понаблюдать за праздничным шествием из дома его друга, сэра Эрнеста Касселя, и поговорить о Маккензи и болезни кронпринца. Мы с женой Семона и остальными дамами стояли у большого окна квартиры Касселя на углу Беннет и Сент Джеймс Стрит, когда по улицам под нами двигалась процессия. «Сегодня я впервые увижу принца за все время его болезни, – сказал Семон. – Вы ведь знаете, что на лице больного человека многое можно прочесть».
