– Ты звонишь из дома?
Марк хотел представить ее себе: где она? В кресле, в гостиной или в кухне с чашкой кофе в руке? В спальне возле раскрытого чемодана? Ему была невыносима мысль, что эту ночь он проведет один.
– Дома, перед зеркалом… Гримируюсь. Не могу же я предстать перед Катей Рубиной без особой подготовки. Пойми, мне необходимо вывести ее на откровенный разговор. Вот, сижу и репетирую… Буквально каждую фразу, каждое слово… Хочу, чтобы она доверилась мне, как священнику.
– Я буду скучать по тебе. Вернее… я уже скучаю. Когда ты приедешь?
– Как только все узнаю… Но постараюсь как можно скорее. А ты, вместо того чтобы скучать, занимайся убийством Рубина…
– Но это не мое дело, его ведет другой следователь, из другого района. Я принимал участие постольку-поскольку, ведь Вероника – твоя подруга…
– Да я все понимаю. Ну ладно, Марк, целую. Жди меня и держи в курсе, если выяснится что-нибудь новое.
– Целую.
Все. Рита, как он понял, мысленно уже общалась с вдовой Рубина, и ей не было никакого дела до его любви, переживаний, страданий. Она жила активной, полноценной жизнью человека, в которой лишь небольшая часть была отведена ему – Марку. В остальном же она принадлежала целому миру. В то время как в жизни Марка Рита занимала все пространство, он жил ею, дышал и не мог надышаться. Да он просто сходил по ней с ума! Вот и теперь он, сидя за своим рабочим столом, представлял себе ее перед зеркалом с губной помадой в руке… Такая худенькая, изящная, в халатике на голое тело, она сидит и расчесывает свои красивые, отливающие янтарем волнистые волосы. А в голове – кто угодно, только не Марк…
Ему пришло сообщение: «Люблю тебя, Марк, и думаю постоянно только о тебе. Не скучай».
И в следующую секунду, не давая ему опомниться, позвонил Лева Локотков. Он нашел водителя белой «Ауди» и теперь ехал к нему, чтобы попытаться выяснить что-нибудь о Зосе Муште. Жизнь постепенно налаживалась.
Глава 13
Долгих три часа Рита молчала, сидя возле окна купе и рассеянно глядя на проносящиеся мимо потемневшие поля подсолнечника, пожухлые посадки смородины, тусклые высыхающие озера, пыльные палисадники станционных домишек. Огромные темные солнцезащитные очки скрывали половину лица – за стеклами под глазом дожидался своего часа быть открытым миру большущий фиолетовый синяк, настоящее произведение оформительского искусства, которому позавидовал бы любой профессиональный гример. В купе их ехало двое: Катя Рубина, анемичная хрупкая женщина в черном легком костюме, молодая вдова, довольно миловидная, с рассеянным взглядом и хронически поднятыми, словно в удивлении, бровями. Ее большие голубые глаза были обрамлены слегка припухшими розовыми веками – следы долгих и бесполезных вдовьих слез. Рита же куталась в дымчатую плетеную, расшитую бледными розами шаль и делала вид, что ее не интересует ничего, кроме вида из окна. Проводница, несколько раз вламываясь в тишину их спокойного купе, предлагала чай.
После ее последнего вторжения Рита, глядя ей в спину, бросила:
– И чего пристала? Какой прок от чая? – И проворно, словно только что вспомнила, кто она, куда едет и что с ней случилось, достала из сумки небольшую плоскую бутылку армянского коньяка. Рубина, увидев это, тоже отложила женский иллюстрированный журнал, который перелистала уже от корки до корки несколько раз, и поставила на столик почти такую же бутылку и два пластиковых стаканчика. Удивившись, Рита встала и заперла купе, вернувшись, положила между бутылками большие красные пушистые персики и гроздь золотистого винограда.
– Меня зовут Катя, – неподготовленным, осипшим от долгого молчания голосом произнесла Рубина и в каком-то исступлении сбросила с себя явно тесные узкие туфельки. – Как хорошо, что нас только двое… Выпьем?
– С удовольствием. – И Рита медленно сняла с себя очки. Взгляду Рубиной предстал заплывший фиолетовый, внушительного размера, синяк.
– Ни… себе, – Рубина выматерилась, не в силах оторвать от него взгляд. – Теперь понятно, почему ты так долго молчала.
Она сама перешла на «ты», значительно упростив задачу по сближению.
– Вернусь из Москвы – разведусь, – устало проговорила Рита. – Так что выпьем за нас, за баб?
– Как хорошо, что мы одни… – повторила Рубина и отпила из стаканчика. – Так напиться хочется…
Рита выпила и опьянела по-настоящему. Вспомнила Марка и представила себе, что вот сейчас откроется дверь купе и войдет он, увидит ее, выпивающую в компании вдовы Рубина, да еще с таким фонарем под глазом. Он и так-то боится за нее, а тут – такое украшение…
– Что-то я опьянела… Я же не обедала. Аппетита совсем нет… – у нее закружилась голова.
– У меня с собой ничего нет, кроме коньяка… Но мы можем пойти в ресторан, чего-нибудь поесть… – предложила Рубина. – Тебя как зовут-то?
– Рита. А тебя?
– Катя.
– Нет, Катя, я в вагонах-ресторанах не питаюсь, боюсь подцепить какую-нибудь инфекцию… К тому же такая жара, уверена, что там все протухшее… Лучше уж винограду поем.
– За что тебя так? – Рубина продолжала откровенно разглядывать синяк. Видимо, ей не так часто доводилось видеть подобное на таком близком расстоянии.
– Просто он – мужчина, а я – женщина… Им все можно, а нам – ничего. Разве не так?
– Может, им и можно многое, да только век мужской короткий… – загадочно проговорила она и почему-то быстро оглянулась, словно ее могли услышать. – Ты вот думаешь, что я сейчас еду одна?
Рита внимательно посмотрела на нее – нет, на убийцу она не тянула. Слишком спокойна для человека, приложившего руку к смерти собственного мужа. Тщательно накрашена, одета, хотя и чувствовалось, что в последние дни много плакала. Но кто знает, почему она плакала: быть может, по себе, по своей неудавшейся жизни? Не верилось, что она не знала о том, какой образ жизни ведет ее благоверный.
– В смысле? Кто-то подсесть должен? Ты постоянно смотришь на дверь…
– Ты правильно заметила – я действительно постоянно смотрю на дверь. Мне все кажется, что она распахнется и в купе войдет Миша. С мыльницей и полотенцем в руках. Улыбнется и скажет, что мы подъезжаем к такой-то станции… Он все станции знает… Вернее, знал. Он вообще много чего знал. Был умный настолько, что в последнее время меня это стало раздражать…
– Ты хочешь сказать…
– Я хочу сказать, что он едет в нашем поезде.
– Все равно не поняла. Вы что, взяли билеты в разные купе? Или поссорились?
– Нет, мы не ссорились. Мы вообще почти никогда не ссорились. Он был чрезвычайно вежлив, подчеркнуто, я бы даже сказала… И все наши конфликты улаживал сам, умел найти такие слова… С ним было очень спокойно жить. Он и зарабатывал хорошо, и в жизнь мою особенно-то не лез… Я имею в виду, что, будучи замужем, я никогда не чувствовала никакого давления.
