– Хвала Богу, – вставил Морган.
– В любом случае, – продолжил Уистлер, и снова его голос прозвучал крайне добродушно, – думаю, все кончено. Полагаю, произошла ошибка и на корабле нет никакого вора. Хотя… ммм… если бы мне удалось схватить знаменитого бандита до того, как прибудет детектив из Нью-Йорка, это конечно пошло бы на пользу репутации «Грин стар». Но я думаю, что истории конец. Так что почему бы нам не выпить по стаканчику «Пола Роджера», а? Нет? Ну, тогда доброго дня вам, доброго дня!
Радостно отсалютовав, он направился прочь, прежде чем его ошарашенные союзники успели его остановить. Засунув большие пальцы в карманы, он, покачивая плечами, насвистывал себе под нос популярный мотивчик на слова Винсента Бене. Его лицо сияло улыбкой.
Когда он ушел, Пегги обвела всех безнадежным взглядом.
– Хэнк, – сказала она, – ничего не выйдет. Мы не можем бороться с Провидением. Давай бросим все это. Пойдем в бар и напьемся.
– Нет, – мрачно возразил Морган. – Нет, не бросим, имею в виду. Хотя пара стаканчиков нам не повредит, прежде чем мы перероем эту лодку сверху донизу. Кстати, а почему кругом так тихо? – Он огляделся. – Все ушли на обед, да? Мы пропустили обед, а я даже не услышал сигнала. Не важно, можем перехватить в баре по сэндвичу. Идемте. Мы должны с этим разобраться. Девочка моя, из-за этого изумруда все окончательно запуталось! Что, по-твоему, произошло?
– Ой, да ну его, этот изумруд. – Девушка вздорно шмыгнула носиком. – Кому вообще есть дело до этого дурацкого старого изумруда? Если тебе так хочется, мы разузнаем про ту девушку. Но, Хэнк, честно говоря, мне начинает казаться, что мы ошиблись. Хм! Наверняка она была какой-нибудь потаскушкой.
– Она звала Курта, – напомнил ее компаньон, твердо намеренный не терять последнего союзника. – Значит, она что-то знала, правильно? Если ты хочешь помочь ему, то мы должны все выяснить. Наверное, это касается пленки, попомни мои слова, девочка! К тому же не забываешь ли ты еще кое о чем? Курт пообещал тому парню, Вудкоку, – дал ему слово, – мол, за сегодняшний день он докажет, что убийство произошло, а иначе ему придется заставлять старика Варпуса рекламировать средство от насекомых.
Пегги прижала руку ко лбу.
– О, я совсем забыла об этом отвратительном коротышке! Ох, Хэнк, это ужасно! Теперь, когда я думаю о том, как бедняга Курт сидит в камере, за решеткой, опустив голову в ладони… – Она всхлипнула, вздохнула, и в глазах у нее заблестели слезы. – О, это ужасно, ужасно, ужасно!
– Боже, Пегги! Не плачь! – сказал Морган, отчаянно всплеснув руками. Он огляделся, чтобы убедиться, не подслушивают ли их. – Понимаешь, я и не думал, что тебе от этого так горько. Слушай! Прекрати хныкать, ладно? Все будет хорошо. Слышала, что сказал шкипер? Мы спустимся и вызволим его…
– О, я н…не х… хочу его выз…вызволять. – Пегги всхлипывала, вытирая платочком катящиеся из глаз слезы. Ее грудь тяжело вздымалась. – Он… Он… сразу… с… сделает что-нибудь глупое и… и его зап… пихнут обратно. Но, б… боже… когда я думаю… как он… там… бедненький… про… прозябааааеееет… в т-темном узилищееее… ыыыыыыыыыыыыы… – Пегги зашлась рыданиями.
Вот, дорогой читатель, подлинное испытание мужского духа: ее слезы катятся из глаз по какой-то причине, которую вы не можете постичь, и все, что вам остается, – похлопать ее по плечу, судорожно при этом пытаясь понять, что же не так. Морган принялся увещевать девушку – но это была ошибка. Он попытался указать на то, что Уоррена все же не в Бастилию заточили, где ему не дозволено видеть лучи солнца, и добавил, что юному маньяку, между прочим, там вполне удобно и что он еще и получит по-особенному приготовленного петуха на обед. Пегги возразила, что в подобных обстоятельствах у бедного юноши не будет аппетита. Она сказала, что жестоко со стороны Генри даже предполагать подобное, и вновь ударилась в слезы. После столь сокрушительного поражения Морган мог думать лишь о том, как бы добраться до бара и опрокинуть пару стаканчиков чего покрепче как можно скорее.
Ее слезы высохли лишь тогда, когда у девушки появилась новая причина для переживаний. И случилось это, едва они вошли в бар.
Бар (также именуемый комнатой для курения) был вместительным, обитым дубом помещением в дальнем конце палубы В, всегда полным табачного дыма и аромата спиртного. Столики стояли в нишах, окруженные кожаными диванчиками, и несколько электрических вентиляторов вращались под выкрашенным в пастельные тона потолком. Сейчас бар был пуст, в нем находился лишь один посетитель, сидящий за стойкой спиной ко вновь пришедшим. Сквозь окна с мозаичным стеклом струился солнечный свет, и лишь поскрипывание дерева и гул двигателей нарушали торжественную тишину.
Пегги увидела посетителя и замерла, а затем принялась подкрадываться к нему. Тот был человеком невысокого роста, коренастым, с лысиной на голове, обрамленной черными волосами. У него были крепкие руки и широкие плечи, как у профессионального борца. Мужчина как раз собирался поднести к губам стакан, когда вдруг замер, словно бы почуяв неладное. Но не успел он обернуться, как Пегги налетела на него.
– Ah! – патетически возопила она. Затем последовала театральная пауза. Девушка отшатнулась, точно не веря своим глазам. – Tiens, mon oncle! Qu’est‑ce que je vois? Ah, mon Dieu, qu’est‑ce que je vois, alors?
[71]
Она скрестила руки на груди.
Мужчина виновато вздрогнул. Он повернулся и взглянул на племянницу поверх стакана. У него было красноватое лицо, большой рот и огромные, тронутые сединой завитые усы. Морган обратил внимание, что когда Пегги перешла на язык галлов, ее жестикуляция изменилась. Размахивая руками, она изливала на собеседника бурный поток непонятной Моргану речи. Девушка хлопнула в ладоши прямо под носом у мужчины.
– Eh bien, eh bien! Encore tu bois! Toujours tu bois! Ah, zut, alors! – В ее голосе послышались резкие нотки. – Tu m’a donne votre parole d’honneur, comme un soldat de la France! Et qu’est‑ce que je trouve? Un soldat de la France, hein! Non! – Она с отвращением отпрянула. – Je te vois en buvant le gin!
[72]
Несомненно, это был дядюшка Жюль. Судя по всему, он незаметно выскользнул из каюты, чтобы пропустить стаканчик, пока его не застукала племянница. Его лицо дрогнуло. Мужчина повел могучими плечами и развел руками в жесте, изображающем невообразимые муки.
– Mais, cherie! – тоскливо загудел он, протяжно, как пароходная сирена. – Mais, che‑e‑riii‑e! C’est un tres, tres, tres petit verre, tu sais! Regards‑toi, cherie! Regards! C’est une pauvre, miserable boule, tu sais. Je suis enrhume, cherie! – Он показательно закашлялся, прижимая руку к груди. – Et ce soir…
[73]
