Тут я подавала голос:
– «Весь город говорит
[313]. Голливудские герои на час».
– Да-да. Так вот, он сказал: «Я представлял себя таким, каким мне хотелось быть, и в конце концов становился этим человеком. Или он становился мной». В конце концов человек всегда становится тем, кем себя представляет, будь это великая личность или ничтожество. Именно поэтому некоторые люди подвержены простудам и на них вечно сыплются разные беды, а кому-то море по колено.
Папа явно причислял себя к тем, кому море по колено. Следующий час или около того он в мельчайших подробностях разбирал следствия своей теории – необходимость поддерживать строгую самодисциплину, создавать себе определенную репутацию, держать в узде чувства и эмоции, постепенно, мало-помалу изменяя себя. Я столько этих спектаклей наблюдала из-за кулис, что запросто могла бы работать папиным дублером – только он ни разу не пропускал выступления. Хотя само по себе зрелище было бесподобное, ничего такого уж нового папа не открыл. По сути, он кратко пересказывал содержание забавной французской книжечки о свойствах власти под названием «Гримаса», опубликованной в 1824 году
[314]. Также он надергал идей из книг «Путь Наполеона» Х. Х. Хилла (1908), «За гранью добра и зла» (Ницше, 1886), «Государь» (Макиавелли, 1515), «История – сила» (Гермин-Льюишон, 1990) и малоизвестных произведений, таких как «Подстрекательство к антиутопии» Асира аль-Хайеда (1973) и «Шарлатанство» Хенка Пауэрса (1989). Папа ссылался даже на басни Эзопа и Лафонтена.
К тому времени, как я приносила кофе, гость являл собой картину почтительного молчания: рот приоткрыт, глаза круглые. (Если бы дело происходило в 1400 году до рождества Христова, гость, возможно, провозгласил бы папу царем иудейским и умолял бы вести народ в Землю обетованную.)
Уходя, он долго тряс папину руку.
– Спасибо, доктор Ван Меер! Было очень… очень интересно! То, о чем вы говорили, весьма… весьма содержательно! Это большая честь! – Потом он оборачивался ко мне, удивленно моргая, словно только что меня заметил. – Польщен знакомством с вами! Надеюсь на скорую встречу!
Больше я его не видела, как и всех прочих. Для папиных коллег приглашение на ужин к Ван Мееру было событием из того же ряда, что рождение, смерть или выпускной бал, – только раз в жизни бывает. Пока очумевший младший преподаватель поэзии и прозы брел к своей машине, в стрекочущую сверчками ночную тьму летели пылкие обещания новых встреч, однако в последующие недели родственная душа уползала в бетонные университетские коридоры и больше уж не показывалась.
Однажды я спросила папу почему.
– Общение с ним не настолько заманчиво, чтобы возникло привыкание. Он не деньги и не наркотик, – ответил папа, на секунду оторвавшись от книги Кристофера Хейра «Социальная нестабильность и наркоторговля» (2001).
Я довольно часто задумывалась о проклятии Тобиаса – например, когда Джейд везла меня домой с рождественской дискотеки. Как только случится что-нибудь странное, пусть даже сущая ерунда, я невольно вспоминала о Тобиасе, втайне пугаясь, как бы самой в него не превратиться. Вдруг я поддамся собственному страху и тем самым приведу в действие ужасный маховик неудач и бедствий? Как это разочарует папу – ведь получится, что я не усвоила основополагающие принципы его любимой теории, в которой целый раздел посвящен тому, как вести себя в минуты потрясений («Немного найдется людей, способных подчинить свои мысли и чувства рассудку даже в моменты самых бурных волнений. Но ты постарайся!» – наставлял меня папа, перефразируя Карла фон Клаузевица
[315]).
Когда я шла по освещенной дорожке к нашему крылечку, больше всего мне хотелось забыть Эву Брюстер, Чарльза Мэнсона и все, что Джейд наговорила о Ханне. Просто рухнуть в постель, а утром устроиться у папы под боком и читать «Хроники коллективизма». Может, я бы даже помогла ему проверять студенческие работы о методах ведения войны в будущем или послушала, как он читает вслух поэму «Бесплодная земля» (Элиот, 1922). Обычно я этого терпеть не могу – папа читает невероятно пафосно, в стиле Джона Бэрримора (барон Феликс фон Гайгерн, «Гранд-отель»)
[316]. Но сейчас мне казалось, что такое чтение – лучшее средство от тоски.
Свет в библиотеке все еще горел. Я быстро затолкала книжку о черном дрозде в школьный рюкзак – он так и валялся у лестницы, где я его бросила в пятницу после уроков, – и помчалась к папе. Папа сидел в красном кожаном кресле, рядом на столе чашка чая «Эрл Грей», в руках планшет. Наверняка строчит очередную лекцию или статью для «Федерального форума». Всю страницу опутала паутина строчек, написанных папиным неразборчивым почерком.
Я сказала:
– Привет.
Папа поднял голову от планшета и доброжелательно спросил:
– Ты знаешь, который час?
Я покачала головой.
Папа посмотрел на часы:
– Двадцать две минуты второго.
– Ох. Прости, пожалуйста. Я…
– Кто тебя привез?
– Джейд.
– А где молодой человек?
– Он… Не знаю точно.
– И где твоя куртка?
– Я ее забыла там…
– И что, черт побери, у тебя с ногой?
Я посмотрела вниз. На щиколотке запеклась кровь, а колготки по этому случаю пустились во все тяжкие и порвались до самой туфли.
– Ободрала.
Папа медленно снял очки для чтения и аккуратно положил их на стол.
