Совсем рядом с нами ветви сосен вдруг застучали друг о друга – словно безумец промчался мимо на деревянной ноге.
– Идет кто-то! – шепнула Джейд.
Мы понеслись дальше, мимо притихшего Грейдона, Аудитории любви и Аллеи лицемера, где на нас уставились пустые окна музыкального класса, слепые, как Эдип, выколовший себе глаза.
– Мне страшно, – прошептала Джейд, стискивая мою руку.
– Мне тоже страшно до ужаса. И холодно.
– Ты смотрела «Адскую школу»?
– Нет.
– Там учительница домоводства – маньяк-убийца.
– Ой.
– Делает из школьников пироги и паштеты. Кошмар, скажи?
– Я на что-то наступила. Туфля промокла насквозь.
– Скорее, Тошнюсик! Если поймают, нам не жить.
Она вырвала у меня руку и, взбежав по ступенькам Лумиса, рванула дверь, оклеенную шелестящими объявлениями о школьной постановке «Лысой певицы» (Ионеско, 1950).
[281] Дверь оказалась заперта.
– Надо искать другой путь, – азартно зашептала Джейд. – Через окно или через крышу. Интересно, здесь труба есть? Рвотинка, полезем через трубу, как Санта-Клаус!
Взявшись за руки, мы начали красться вдоль стены, словно кинозлодеи. Продираясь через кусты и хрустя сосновыми иголками, мы пробовали все окна подряд. Наконец попалось одно незапертое. Джейд толкнула раму и легко проскользнула под наклонным стеклом в класс мистера Флетчера по автовождению. А я, протискиваясь внутрь, ободрала щиколотку, порвала колготки и грохнулась на ковер, да еще приложилась головой о батарею.
На стене висел плакат с изображением малыша в брекетах, с пристегнутым ремнем безопасности. Подпись гласила: «Будь внимательнее на дорогах и в жизни!»
– Шевелись, копуша! – прошипела Джейд, исчезая за дверью.
Класс Ханны располагался в кабинете под номером 102, в самом конце коридора, длинного и извилистого, словно канал в зубе. На двери висел постер «Касабланки»
[282]. Я никогда раньше сюда не заходила. Внутри оказалось неожиданно светло: сквозь огромные, во всю стену, окна лился бело-желтый свет прожектора, словно рентгеном высвечивая ряды парт и стульев. Их тени лежали на полу, похожие на скелеты. Джейд уже устроилась, скрестив ноги по-турецки, за учительским столом. Пара ящиков была выдвинута, а Джейд увлеченно листала какую-то книгу.
– Ну что, нашла дымящийся револьвер? – спросила я.
Джейд не ответила.
Я прошлась вдоль первого ряда парт, разглядывая постеры к фильмам в аккуратных рамках (нагл. пос. 14.0).
Всего их было тринадцать штук, считая две на дальней стене, рядом с книжным шкафом. То ли эггног так подействовал, то ли еще что, но я почти сразу заметила в них некую странность. Не в том дело, что все плакаты были к иностранным фильмам, а если к американским, то на испанском, итальянском или французском языке, и не в том, что висели они ровненько, будто солдаты в строю, – с такой точностью никогда не развешивают учебные пособия, даже в кабинете математики (я чуть-чуть сдвинула постер к фильму Il Caso Thomas Crown и увидела возле гвоздя отчетливые следы карандаша – вот как тщательно Ханна выверяла расстояние).
[НАГЛЯДНОЕ ПОСОБИЕ 14.0]
На всех постерах, кроме двух («Per un Pugno di Dollari»
[283] и «Fronte del Porto»
[284]), были изображены поцелуи или объятия. Ретт, само собой, стискивал Скарлетт; Фред обнимал под дождем Холли и Кота («Colazione da Tiffany»
[285]); тут же рядом Райан О’Нил в «Historia del Amor»
[286] пылал страстью к Эли Маккгуайр; Чарльтон Хестон из «La Soif du Mal»
[287] обхватил Джанет Ли, так что у нее голова неудобно запрокинулась, а Берт Ланкастер с Деборой Керр
[288] явно нагребли песка в свои купальные костюмы.
[289] Еще интересно, с какого ракурса была снята женщина-актриса на всех постерах без исключения. На любом из этих кадров могла быть запечатлена сама Ханна. Та же ломкая фигурка, тот же четкий профиль, те же волосы, падающие на плечи.
