«Ночные дозорные» хотели, конечно, забрать меня, но папа не позволил. «Нет! Лучше меня, меня берите!» И вот Мерзкий Тип – в таких случаях всегда бывает один особенно мерзкий тип, он тиранит остальных и ни в грош не ставит человеческую жизнь, – прижав револьвер папе к виску, велел позвонить в университет. «Да смотри, разговаривай как обычно, а не то я вышибу твоей дочурке мозги у тебя на глазах!»
Папу заставили уложить вещи в две большие дорожные сумки от «Луи Вюиттон» – их ему подарила июньская букашка Элеонора Майлз, тридцати восьми лет, чтобы папа вспоминал ее (и ее торчащие зубы) каждый раз, когда пакует багаж. Ведь похитители были революционерами в классическом смысле слова – не варварами какими-нибудь, не южноафриканскими боевиками и не мусульманскими экстремистами, обожающими рубить головы при всяком удобном случае. Нет, они придерживались убеждения, что всякий человек, даже захваченный против своей воли ради выполнения неких политических требований, имеет право взять с собой личные вещи, в том числе вельветовые брюки, твидовые пиджаки, свитера из чистой шерсти, сорочки, бритвенный прибор, зубную щетку и зубную нить, отшелушивающий скраб для ног с мятным ароматом, часы «Таймекс», золотые запонки с вензелем «ГБМ», кредитные карточки, материалы к лекциям и черновики «Железной хватки».
– Чтоб тебе было удобно, – сказал Мерзкий Тип.
Прошел день, настала ночь, а папа так и не позвонил.
И никто не позвонил. Только Арнольд Лоу Шмидт из журнала «Проблемы внешней политики» сообщил автоответчику – он, мол, очень софалеет, что папа отклонил его предлофение напифать для его фурнала заметку о Кубе, однако профит иметь в виду, что они в любое время охотно напечатают будущие папины фтатьи.
Уже в темноте я раз двадцать обошла вокруг дома. Долго смотрела в пруд, где не водились золотые рыбки. Вернувшись опять в дом, села перед телевизором – смотреть Черри Джеффрис и доедать фруктовый салат, который подпольщики разрешили папе приготовить, прежде чем увезли в неизвестном направлении.
– Моей дочери необходимо питаться! – грозно заявил папа.
– Ладно, – сказал Мерзкий Тип. – Только поживее!
– Давай помогу нарезать дыню кубиками, – предложил другой похититель.
Я то и дело снимала телефонную трубку и спрашивала себя: надо ли звонить в полицию? Как будто трубка мне ответит: «Да, обязательно», или «Ни в коем случае», или «Подумай и спроси еще раз».
Можно, конечно, позвонить в управление шерифа округа Слудер и попросить А. Буна, чтобы позвал к телефону сержанта Харпер.
– Вы меня помните? Мы с вами разговаривали о Ханне Шнайдер. А теперь у меня папа пропал. Да, вот такая я растеряша, постоянно у меня люди пропадают.
Через час она явится ко мне со своими тыквенно-рыжими волосами и сахарно-белым лицом. Сощурит глаза на папино пустое кресло:
– Что он говорил, прежде чем исчезнуть? У вас в роду были душевнобольные? У тебя есть еще какие-нибудь родственники? Дядя, бабушка?
Через пару часов на меня будет заведена отдельная папочка под номером 5510-ВАНМ. В городской газете появится статья: «Местная школьница – ангел смерти. После самоубийства учительницы – пропажа отца».
Я положила трубку на рычаг.
Заново обыскала весь дом, на этот раз – не позволяя себе скулить и раскисать и ничего не пропуская. Осмотрела пластиковую занавеску в ванной, и шкафчик под умывальником, где хранились ватные палочки, и даже рулон туалетной бумаги – папа мог, улучив удобный момент, нацарапать внутри зубочисткой: «Меня похитили, не волнуйся». Пролистала все книги, которые мы накануне вернули на полку – папа мог спрятать между страницами записку: «Я выкручусь, обещаю». Каждую книгу я раскрыла и потрясла, но ничего не обнаружила, только из «Сути дела» выпала еще парочка листков.
Поиски продолжались, пока на папином будильнике не высветились цифры 02:00.
Очень много усилий требуется, чтобы не видеть очевидного. Огромный запас решимости, боевого духа и силы воли. Я потратила их все до капли и осталась ни с чем, распластавшись, как морская звезда, на черно-белых плитках пола в ванной.
Ясное дело, в конце концов мне пришлось признать, что папино похищение – из того же ряда, что и Зубная фея, и Святой Грааль, и прочие мечтания, придуманные людьми, чтобы сбежать от скучной реальности. Никакие, даже самые великодушные подпольщики не позволили бы папе взять с собой все его имущество, включая чековые книжки, кредитки и даже любимую вышивку в рамке, подарок июньской букашки Доротеи Драйзер, с цитатой «Верен будь себе», – раньше она висела в кухне у телефона, а теперь исчезла. И уж конечно, они бы не дали ему полчаса выбирать книги, которые он хочет забрать: двухтомник издательства Мориса Жиродиа «Олимпия-пресс» 1955 г. – «Лолита» и «Ада, или Радости страсти»
[493]; «Потерянный рай», который папа специально меня просил не швырять; толстенный том «Деловиан. Ретроспектива» (Финн, 1998) с репродукцией любимой папиной картины под весьма уместным названием «Секрет» (см. стр. 391, № 61, 1992, холст, масло). Кроме них, исчезли еще «Гримаса», «Путь Наполеона», «По ту сторону добра и зла»
[494] и ксерокопия «В исправительной колонии»
[495] (Кафка, 1919).
В голове у меня стучало, щеки горели, кожа на лице как будто натянулась. Я кое-как выползла из ванной на толстый ковер в папиной комнате. Этот ковер с упругим плотным ворсом был единственной вещью в доме, которую папа ненавидел: «Ходишь, как по зефиринам». Я попробовала заплакать, но слезы очень быстро то ли заскучали, то ли отчаялись – махнули на все рукой и ушли со сцены.
Тогда я стала смотреть в потолок, такой спокойный и светлый. Он помалкивал и не лез ко мне с советами. В конце концов я заснула – просто отключилась.
После этого я три дня провела, сидя на диване, глядя на Черри Джеффрис и мысленно представляя себе папины последние мгновения в нашем доме – бесценном нашем номере 24 по Армор-стрит, любовно выбранном для моего последнего школьного года, последней главой перед тем, как я «завоюю мир».
В моем воображении папа действовал четко и рассчитанно, по-птичьи быстро поглядывая на часы, бесшумно двигаясь в предрассветных сумерках, переходя из одной комнаты в другую. Он нервничал, но заметить это могла бы я одна – я видела его раньше, перед первой лекцией в незнакомом университете (чуть заметно подрагивали папины пальцы).
