На стр. 42 Хелиг пишет: «Номер Первый берет на себя задачу привести жертву в благодушное состояние, чтобы ослабить ее защиту. Весьма полезно, если Номер Первый обладает исключительной красотой и обаянием».
Смок с Ханной поднялись по лестнице, как раз мимо нас с Найджелом, недолгое время разговаривали у нее в комнате, а потом Ханна под каким-нибудь предлогом вышла – может, сказала, что принесет еще напитки. Забрав с собой оба стакана, она тщательно вымыла их в кухне и тем самым уничтожила единственную улику. Так завершился подготовительный этап – Хелиг называет его «первым актом пьесы». С этой минуты Ханна к Смоку и близко не подходила.
Второй акт состоит из якобы случайных перемещений жертвы, когда ее, словно эстафетную палочку, передают от одного заговорщика другому, «мягко направляя к неизбежному финалу» (стр. 51). Ханна, скорее всего, знала, что Смок будет одет в оливково-зеленую военную форму Китайской народно-освободительной армии, и потому ее соратники прекрасно знали не только общие приметы объекта, но и какой костюм высматривать. Второй, Третий, Четвертый номера (не знаю, сколько их всего) появлялись в условленных местах, подходили к Смоку, знакомились, начинали разговор, предлагали выпить и таким образом вели его от комнаты Ханны вниз по лестнице, в патио – все как один симпатичные, раскованные, слегка в подпитии. Возможно, среди них попадались мужчины, однако большинство составляли женщины. (Эрнест Хемингуэй, весьма суровый к женскому полу, говорил: «Барышня с красивыми глазами и очаровательной улыбкой может заставить старика сделать практически что угодно» [ «Дневники», Хемингуэй, 1947].)
Этот тщательно отрепетированный балет продолжался час или два, и в конце концов Смок очутился у самого края бассейна. Лицо его раскраснелось, в глазах мельтешили перья, чешуя и ангельские крылышки, голову словно трухой набили. Тут в общей толчее на него налетел Номер Шестой. Смок потерял равновесие и упал в воду, а уже в воде Номер Седьмой – кто-нибудь из гостей в костюмах мышек, что резвились с мячом, – придержал его голову под водой или просто подтолкнул к дальней, более глубокой части бассейна и оставил одного.
Итак, жертва погибла. Завершился второй акт – «самый примечательный акт нашей пьесы» (стр. 68). Третий акт начался, как только обнаружили тело, и к концу его все участники заговора «рассеялись по свету, как лепестки засохшего цветка, чтобы никогда более не собираться вместе» (стр. 98).
Я добавила последний кусочек к «ЗАПИСКАМ ПО ДЕЛУ» (они уже занимали двенадцать страниц в общей тетради). Отложила ручку, протерла глаза и откинула голову на спинку папиного крутящегося кресла. В доме было тихо. Темнота повисла на окне под самым потолком, словно брошенная впопыхах ночная рубашка. Обшитая деревом стена, которую когда-то украшали мамины бабочки, тупо таращилась на меня.
Стоило вспомнить Смока Харви, шаг за шагом проследить его долгий путь навстречу смерти – и все красивые идеи тайной революции против капиталистической алчности разом поблекли.
В том и беда с подобными идеями, напоминающими макдональдсовский «Счастливый обед» со спрятанной внутри дешевой игрушкой: рано или поздно они становятся точь-в-точь похожи на своего врага – того самого, с кем непримиримо борются. «Свобода» и «демократия» – громкие слова, их так удобно выкрикивать, размахивая кулаками (или скулить со слезами на глазах), а по сути это заморские невесты, приехавшие из далекой неведомой страны: спервоначалу кружат голову, а как попривыкнешь к ним да присмотришься получше, то замечаешь, что они никак не приживутся на здешней почве, никак не выучат обычаи и язык. Не получается их пересадить из учебника в реальную жизнь.
– Персонаж в книге не может быть умнее автора, – говорил папа в своей лекции «Замкнутая Швейцария». – Они могут оставаться миролюбивыми и сохранять нейтралитет исключительно потому, что страна такая крохотная. Точно так же никакое правительство не бывает умнее самих правителей. И пока у нас не случилось нашествие зеленых человечков с Марса – а читая очередной выпуск «Нью-Йорк таймс», я невольно думаю, что это было бы не так уж плохо, – правительства всегда будут состоять из обыкновенных земных людей, трогательно парадоксальных, способных как на невероятное сочувствие, так и на невероятную жестокость. Вы, наверное, удивитесь, но коммунизм, капитализм, социализм, тоталитаризм и всякие прочие «измы» не настолько и важны. Так или иначе, равновесие между человеческими крайностями всегда будет очень хрупким. Так мы и живем – осознанно выбирая то, во что верим, вот и все.
На часах было 21:12, а папа все еще не вернулся домой.
Я выключила компьютер, поставила на полку книги и «Федеральный форум», собрала «ЗАМЕТКИ ПО ДЕЛУ», выключила свет и поднялась к себе. Сгрузив бумаги на стол, натянула через голову черный свитер.
Я должна вернуться к Ханне – и не завтра, в безжалостном свете дня, который все делает смешным и жалким, а сейчас, пока истина еще корчится в конвульсиях. Расследование не закончено – о нем никому нельзя рассказать. Нужны вещественные доказательства: «Минипресс» в одном из девятнадцати пузырьков, фотография Ханны с Джорджем Грейси под ручку или статья из «Валлармо дейли» – «Убит полицейский, неизвестная скрылась» от 20 сентября 1987 года. Что-нибудь, что намертво прикует Ханну Шнайдер к Кэтрин Бейкер, Смоку Харви и к «Ночным дозорным». Я-то, конечно, уже не сомневалась. Я знала, что Ханна – это Кэтрин, так же твердо, как я знаю, что бывают черепахи весом в тысячу фунтов (см. раздел «Кожистая черепаха» в кн. «Энциклопедия живых существ», 4-е изд.). Я была с ней в гостиной и на горной вершине, я по крупинке, по осколочку собрала воедино историю ее жизни. Мне всегда мерещилось за ней что-то прекрасное и уродливое, и вот наконец это нечто робко выглянуло из мрака.
Но кто мне поверит? В последнее время я только и делала, что пыталась убедить окружающих при среднем уровне успеха – ноль из восьми. Да уж, миссионер из меня не выйдет. Аристократы уверены, что я убила Ханну, сержант Харпер – что у меня синдром свидетеля, а папа явно опасается, что я потихоньку свихиваюсь. Всем для веры нужны доказательства (оттого сейчас в католической церкви кризис, ряды верующих катастрофически редеют). И доказательства не такие, что шмыгнут по лестнице легкой тенью, а полновесные, как русская учительница, что встала прямо в луче прожектора и с места ее не сдвинешь: тройной подбородок, седые волосы кое-как прихвачены шпильками, пенсне и просторная оранжевая юбка (под которой легко спрячется взрослый орангутан).
Я хоть сдохну, а найду это доказательство!
И тут в моем плане обнаружилось слабое место: едва успев завязать шнурки на кроссовках, я услышала, как к дому подъезжает «вольво». Папа меня ни за что не отпустит, а пока я все объясню и отвечу на его каверзные вопросы (чтобы убедить папу в чем-то новом, надо вооружиться, как Господь Бог в Книге Бытия), солнце уже встанет и я буду вымотанная, словно только что сражалась с гигантским спрутом. (Если честно, хоть я и не сомневалась в своих выводах, все-таки оставался страх, что они могут в одночасье рухнуть, как постоянная Больцмана, как число Авогадро, как квантовая теория поля или модель расширяющейся Вселенной. Потому я и торопилась.)
