Я провела ночь в камере.
Кажется, раньше эти клетки при отделениях милиции называли «обезьянником» – не знаю, как зовут сейчас, когда ментовку переименовали в полицию, но на зоопарк было весьма похоже. Железная клетка с решёткой сверху донизу, деревянные нары и параша. Слава богу, в клетке я оказалась одна. Но соседние камеры были заселены самыми настоящими отбросами, которые только могут встречаться в полицейском райотделе.
Завидев, что в соседнюю клетку заточают хоть и испуганную, бледную, но молодую и красивую девушку, эти животные (а иного определения они не заслуживают) словно взбесились и стали, будто стадо угоревших макак, до меня добираться. Слава Создателю, они не в состоянии были до меня дотянуться, но в непрерывном словесном их поносе я, к сожалению, слышала каждое слово. И какой только грязи не вылили они на мою голову – целые ушаты мерзостей! О каких только гнусностях они не мечтали и чего только проделать со мной не сулили! Сначала я затихарилась, рассудив, что рано или поздно им надоест и они выдохнутся. Но ничуть не бывало. И час, и второй они продолжали нести свои гнусности. Едва смолкал один, вступал второй. Выдыхался он – начинал третий. Иногда отвратительная матерная белиберда неслась из нескольких уст наперебой. Тогда, не выдержав, я сама рявкнула на них в ответ, вложив всё своё негодование в многоэтажную тираду. Я тоже могла за словом в карман не полезть – вот только все мои возгласы оказались напрасными, они лишь распалили моих, если так можно выразиться, товарищей по несчастью. Хотя несчастье-то у нас, конечно, было общим – лишение свободы, но товарищами эти исчадия рода человеческого я не считала.
Я попыталась докричаться до охраны. После неоднократных взываний явился сержант, хмуро спросил меня: «Чего надо?» – и когда я попросила заткнуть сидельцев, он отворил соседнюю камеру. Затем последовали крики боли, свист резиновой дубинки и мат. Потом полицейский невозмутимо удалился, а на мои уши обрушился поток оскорблений, вдвое превосходящий прежний.
В итоге ночь я практически не спала – лишь проваливалась пару раз на мгновение-другое, когда мои вербальные мучители чуть стихали. Не знаю, сколько времени было, но ещё темно, когда утром меня вывели из камеры и провели всё в тот же кабинет. Следователь Голавлёв словно бы мимоходом проговорил: «Ну, что, Спесивцева, одумалась? Признательные показания давать будем?»
Однако, несмотря на сбивающие с толку и деморализующие вопли из соседних камер, я всё же этой ночью нашла в себе силы и время подумать. И даже попробовать выработать линию поведения. И сказала себе, что, как бы мне ни оказалось трудно, я не должна сама себя оговаривать и возводить на себя напраслину. Не должна – и не буду. И я ответила ему, что нет, ни в чём я признаваться не стану.
И тогда меня немедленно – не спавшую, нечёсаную, голодную, с расплывшейся вчерашней косметикой – вывезли в «воронке» в суд. Там скороговоркой сказали об особой тяжести моего преступления, о том, что, оставшись на свободе, я смогу воздействовать на свидетелей и помешать расследованию, и постановили избрать в отношении меня меру пресечения арест (видите, я очень быстро овладела юридически-бюрократическим сленгом).
И я заехала туда, чем меня стращал следователь Голавлёв – в камеру женского СИЗО номер шесть в столичных Печатниках. А когда тётка-конвоир открывала передо мною дверь камеры, она мне шепнула: «Тебе привет передают Кудимовы, Валерия Фёдоровна и Вилен Витальевич».
За три месяца до описанных событий
Вилен Кудимов
Те, кто нынче рулит всеми делами, молодые, да ранние, – люди, как правило, бездушные и холодные, словно роботы. И невозмутимые, будто рыбы. Их только запах денег возбуждает. И ничего святого для них обычно не существует. Даже такой вещи, как корпоративная солидарность.
Так думал полковник ФСБ в отставке Вилен Витальевич Кудимов после встречи и беседы с действующим полковником, бывшим коллегой Антоном Петровичем Читовым. Нет, принял его Читов со всем возможным уважением. Долго жал руку, сказал комплимент по поводу того, как браво выглядит, невзирая на годы, Вилен Витальевич. Усадил за отдельный столик, велел принести чаю. Но при этом глаза его и лицо были лицом карпа или щуки – равнодушные и холодные-холодные, словно их с Виленом разделял не один полированный стол и пара метров воздушного пространства, а бесконечная даль во много-много галактик и световых лет. Высказался по поводу смерти Леры:
– От лица службы и от себя лично выражаю глубокие соболезнования по поводы кончины вашей супруги Валерии Фёдоровны Кудимовой. – Однако ни по лицу его, ни по глазам ни малейшего соболезнования не было видно и не чувствовалось.
А когда Вилен завёл речь о деле, о том, чтобы покарать фактическую убийцу Леры, девчонку Спесивцеву, хозяин кабинета высказал следующее.
– Я бы посоветовал вам, Вилен Витальевич, с помощью наших соседей, – то есть полиции, понял Вилен, – возбудиться, – то есть возбудить уголовное дело, – по статье сто восемнадцатой УК, а именно: причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности, повлекшего смерть человека. С доказательной базой будет сложновато, но можно получить показания официантки, правильно? Она установлена. Да и сама, – Читов заглянул в листочек-шпаргалку, лежавший перед ним, – обидчица ваша, Спесивцева Виктория Викторовна, не отрицает, что наносила вашей покойной супруге словесные выпады, которые можно трактовать как серьёзные оскорбления, унижающие честь и достоинство глубокоуважаемой Валерии Фёдоровны, что в дальнейшем повлекло инфаркт и последующую смерть.
– Чем это ей, девчонке Спесивцевой, грозит?
Читов снова заглянул в шпаргалку.
– Исправительные работы на срок до двух лет. Либо штраф до восьмидесяти тысяч рублей, или в размере её полугодовой зарплаты. Но для этого вам, Вилен Витальевич, следует обратиться в полицию по месту совершения преступления. Они проведут оперативно-разыскные мероприятия, а затем вызовут повесткой обвиняемую и, в случае необходимости, передадут дело в следственный комитет.
– То есть вы от дела отстраняетесь? – Вилен пристально глянул в глаза бывшему коллеге, юному и бо́рзому.
– Помилуйте, Вилен Витальевич, а мы-то что можем? – развёл руками Читов.
– И смерть бывшей сотрудницы, которая на вас и во благо своей Отчизны больше пяти десятков лет проработала, для вас пустой звук? – начал заводиться Вилен.
Хозяин кабинета даже в лице не переменился, ни одним мускулом не дрогнул.
– Мы с вами, дорогой Вилен Витальевич, живём, слава богу, в правовом государстве. И текущий сложный момент требует от нас постоянно находиться в правовом поле, невзирая на лица, должности и звания.
– Всё понятно, – тяжело молвил Кудимов и принялся подниматься, и тут на бесстрастном лице Читова впервые за всё время разговора мелькнуло нечто человеческое, а именно – облегчение и удовлетворение от того, что посетитель наконец уходит. Но вслух он проговорил: «Мы глубоко и всемерно сочувствуем вашему горю, уважаемый Вилен Витальевич».
