Мать Зимонина сейчас – в осажденном Ленинграде. Сможет ли инженер еще когда-нибудь ее увидеть? А сможет ли она еще увидеть своего сына? – неприятно развернулся вопрос в голове Зимонина.
После сводки Степан Андреевич привычно перешел на рельсы о трудовом фронте, возможности принести пользу Родине, исправлении. По рядам шел чуть слышный шепот о пропущенном обеде. Зимонин тоже почувствовал голод. Он обернулся и увидел, что охранник с овчаркой вышел покурить. Вохр натянул поводок вверх, поднося спичку к папиросе, и с удовольствием выпустил дым, застывший огромным облаком на морозе. «Ветер успокоился», – подумал инженер и хотел отвернуться, но вдруг собака резко натянула повод, а ее загривок ощетинился. Через двор наискосок бежала черная тощая ободранная кошка, с белой манишкой на груди, ставшей серой от грязи. Вохр усмехнулся и спустил собаку. Кошка прижала уши и, распластавшись на земле, медленно подняла правую лапу навстречу летевшему на нее псу. В последний момент кошка отскочила, но ее когти точно ударили овчарку по морде. Собака взвизгнула и закрутилась волчком. Все собравшиеся в цехе обернулись, глядя в дверной проем, оратор запнулся. Грязной кошки во дворе больше не было.
После затишья ветер усилился, и Зимонин, стоявший почти у входа, против воли стал пробираться глубже в толпу.
– Сроки, поставленные нам товарищем Сталиным, – гремел политработник, заканчивая речь, – нам известны. Все заводы должны работать в полном режиме с 1 января сорок второго года. У вас есть месяц, чтобы оправдать возложенные на вас ожидания, месяц, чтобы доказать, что Родина не ошиблась, дав вам второй шанс, месяц, чтоб искупить свои преступления честным самоотверженным трудом!
Вместо аплодисментов по цеху пролетел вздох облегчения и заглушившее его шарканье сотен замерзших ног, медленно повернувшихся к выходу. Зимонина оттерли к стене, выйти раньше, чем замыкающий вохр, не получится.
– Почтили лекцию присутствием, Александр Константинович? – с дружелюбной улыбкой протянул ладонь Степан Андреевич.
– Зачем вы так? Очень воодушевляет, – Зимонин старался быть с чекистом вежливым, но скрывать неприязнь не умел. – Я с интересом слушал, особенно сводку.
– Да, понимаю, у вас же мать в Ленинграде осталась. Все так же преподает в инженерно-строительном институте, верно? – проявляя осведомленность, кивнул Степан Андреевич и тут же сменил тему: – Я вас сразу в толпе заприметил, думаю, погреться зашел. Да шучу я, шучу, Александр Константинович. Вы, наверное, не обедали, прокатитесь со мной до столовой?
Не дожидаясь возражений, чекист взял его под руку и повел к машине, подъехавшей к дверям цеха. А если не в столовую, а на допрос? Язык Зимонина онемел от глупой мысли, ноги с трудом поспевали за Степаном Андреевичем.
– Как у вас дела на участке работ? – усаживаясь рядом с инженером на заднем сиденье, спросил политработник.
– Да не то чтобы очень, – пришел в себя Зимонин. – Я вот как раз шел по делу, искал капитана Маркова…
– А что случилось?
– Бригада Берензона на глазах у вохр доски разворовывает, а они стоят по стойке смирно.
– Что вы говорите, что вы говорите? – скорее задумчиво, чем озабоченно повторил Степан Андреевич. – Вы их задержали?
– Что?! Нет, конечно…
– Хоть фамилии узнали?
– Кого, вохров?
– Зачем, зэков.
– Нет, не спросил. Да их все знают. Снегирь и второй… – «С мордой, как у хорька», – хотел сказать Зимонин, но в лице Степана Андреевича тоже было что-то лисье, и он промолчал.
– Плохо, плохо, теперь ничего не докажете. Надо либо на месте с поличным, либо никак. Можете забыть и не связываться.
– Ладно, хоть доски отбил. Зачем им доски-то понадобились…
– Зачем? – переспросил Степан Андреевич, и на миг в его взгляде скользнула то ли жалость, то ли презрение. – Они доски вольнонаемным продают на дрова, из хороших – мебель делают и ее тоже продают.
– А разве вольнонаемных не снабжают?
– Говорят, следователь из Москвы приехал по поводу Опарина и Чащина, – опять перевел тему Степан Андреевич. – Значит, смерть их вызвала какие-то подозрения.
– А у вас не вызвала? – спросил и сам испугался своей смелости Зимонин.
– Это дело оперчекистского отдела – обстоятельства смерти выяснять, – спокойно ответил Степан Андреевич. – Дело нашего отдела – знать, не было ли в их смерти предательского умысла. Был он?
– Не знаю, – ответил Зимонин, удивляясь, как ловко ему вернули вопрос.
– Я вот знаю, что покойный Чащин часто наведывался к Зое Чернецовой и что ее отцу это не нравилось. Но ведь это не контрреволюция, верно?
Сердце Зимонина забилось часто-часто. Он понимал, что чекист намекает на его отношения с дочкой Чернецова, но не знал, зачем он это делает и как отвечать.
Автомобиль остановился у шлагбаума, дежурный охранник подошел к стеклу и отдал честь.
– Разрешите обратиться, товарищ лейтенант, если вы в столовую на обед едете, то она уже закрылась.
– Да что ж такое, даже не поесть с этой работой, – неискренне расстроился Степан Андреевич. – Подбросить вас обратно, товарищ старший инженер?
– Нет, нет. И так спасибо. Все равно в штаб зайти надо после было. И так удобно. Спасибо. Я отсюда пешком дойду, – быстрее, чем ему хотелось, открыв дверь, говорил Зимонин.
– Честно? Не замерзнете?
– Нет, здесь недалеко, спасибо.
– Берегите себя! – уже из отъезжавшей машины с неприятной улыбкой крикнул Степан Андреевич.
Урод рыбоглазый. Запугать решил. Думает, что очень тонко все сделал. Как будто Зимонин не знает, что Серов с самого начала к Зое подкатывал. От ревности и быстрого шага дыхание сбилось. Хотелось вдохнуть поглубже, но мороз не давал. Инженер пошел медленнее, стараясь дышать ровно. Облака исчезали в быстром зимнем вечере. А ведь еще два дня до зимы, вспомнил Зимонин, и не смог представить, как проживет три долгих месяца в холоде и тьме.
Слева от него темнел редкий, местами порубленный лес. Переплетение черных веток на фоне белого снега. Прореженный хаос. И все же деревья лучше бараков. Справа от него – квартал покрытых желтой штукатуркой пятиэтажек. Зачем их здесь построили семь лет назад, посреди ничего в месте без названия. Его родной город тоже родился из ниоткуда, но сколько у него имен, они теснятся, перекрикивают друг друга: Ленинград, Петроград, Санкт-Петербург, Северная Венеция, Северная Пальмира. А что есть у этой ямы? Ничего, даже имени.
Для кого построены эти дома с фальшивыми колоннами, с длинными изгибами балконов? Говорят, Берензон снял здесь себе квартиру. Наверное, врут. В окнах нет света, темные подъезды беззвучны. Запахов жилья не слышно, но вот тропинки в неглубоком снегу кто-то протоптал. Инженер опять попробовал представить, как вокруг вырастут другие кварталы, вспомнил, что здесь на плане проложены трамвайные рельсы. А если Серов не врет? Если Чернецов убрал Чащина из-за Зои? Нет, а Опарина тогда зачем? Они же были в одной машине. Странно, поймал себя на этой мысли Зимонин, он никогда не верил, что они разбились на машине, а когда стало удобно, вдруг начал так думать.
