Посожалел о том, что Коляда безвременно ушел из жизни, многое поведать не успел. Теперь вот думай, что хочешь. Книгу в узелок убрал, спрятал в сундуке. Не раз книга его выручала, наследство знахаря. На лавку улегся, так думалось лучше. Начал планы строить, как Вторушу из полона вызволить. Были бы деньги, можно бы выкупить. За пленных воинов или бояр, людей именитых или благородных кровей платила казна. И суммы немаленькие были, за простого дружинника пятнадцать рублей серебром. За бояр цена поднималась до полусотни. Стоимость велика, за жизнь Первуша держал в руках один рубль, да и то один раз. Для Первуши такие деньги заработать немыслимо. За два-три рубля серебром можно небольшую деревню купить – с холопами, скотом, избами. Выкрасть брата? Если к басурманам он и дойдет, обратно вернуться проблема. В степи разъезды татарские, у Вторуши серьга раба в ухе. Даже если удастся ее снять каким-то чудом, след в виде прокола быстро не заживет. Если пленного выкупили, серьгу снимают и дается деревянная пайцза, вроде разрешения на проход по степи к русским княжествам. Кроме воинских разъездов за беглыми охотятся пастухи. За каждого пойманного беглого раба им вознаграждение причитается. Тоже не выход. И чем больше раздумывал, тем меньше шансов для спасения брата видел. Купава несколько раз заходила в избу, на Первушу поглядывала, но не беспокоила, знала – не бездельничает, делом занят. Все же размышления дали плоды, мелькнула догадка. Зря разве его Коляда учил? Из каждой ситуации должен быть выход. Иной раз несколько. Человек умный должен выбрать самый правильный. А задумал он вот что. Если он, обычный человек, не нечисть, может обратиться в птицу или зверя, почему брат не может? Научить его заклинанию, пусть в птицу превратится. Вместе назад улетят, и никакие басурмане их остановить не смогут. Мысль увлекла, дала надежду. И Первуша решил не откладывать ее осуществление в долгий ящик. Осень на носу – холода, ненастье, ветра и дожди. Да и дело не быстрое. Попробуй еще брата найди среди тысяч невольников. Крымское ханство велико, не только полуостров, но и Таврида и Приазовье, Придонье под ними.
Плохо только, обратись он в птицу, ничего с собой взять нельзя. Ни провизии, ни посоха. Много ли сможет унести стриж? О других птицах Первуша не думал, стриж быстрее всех. К тому же питаться в полете может разными мошками. Стрижи так и делают: в полете рот разевают, мошкара сама набивается, только глотать успевай. Это воробью червячок нужен или жучок для пропитания.
В хозяйстве хуторском порядок, уж несколько дней, а то и седмиц Купава одна проживет, тем более охранник у нее сильный – Харитон.
После обеда запоздалого Первуша заявил:
– Покину тебя ненадолго. Мыслю – седмицу. Харчи у тебя есть, с хутора не уходи никуда. Здесь у тебя защитник есть – волк. А в лесу или в селе любой обидеть может.
Купава замерла с ложкой у рта, опустила ее в миску.
– Ты не отлучался так надолго.
– Дело у меня важное.
– Не зазноба ли завелась?
Ох ты, Господи! Он и подумать не мог, что сестра названая ревновать его станет. Вот уж девичья натура!
– Выбрось дурь из головы, нет у меня никого, – буркнул Первуша.
Ну да, беспокоится. Если Первуша женится, с хутора уйдет, не его хозяйство, Купавы. А ей опять одной нужду мыкать. Самой замуж рано, в года не вошла, но ситуацию понимает.
– В дорогу харчи собрать? – проявила заботу Купава.
– Сам прокормлюсь, – поднялся из-за стола Первуша.
Щей миску с трудом доел, а кашу вовсе не хотелось, аппетит пропал. Дело задумал благородное, но трудное, с непредсказуемым исходом. Если пойдет что-нибудь не так, брата погубить может и сам в плен угодит или погибнет. Басурмане – народ жестокий по отношению к иноверцам. Состояние тревожное, в животе пустота, волноваться начал. На ночь под подушку сушеной валерианы сунул, чтобы выспаться.
Утром встал с первыми лучами солнца, вышел тихонько во двор. Волкодлак сам подошел. Первуша присел на корточки перед ним:
– Харитон! Седмицу, а то и поболее меня не будет. На тебя надеюсь, что Купаву никто не обидит. Из друзей-приятелей у меня один ты. Не подведи.
Волк посмотрел в глаза Первуши, потом голову отвернул. У зверей не принято глаза в глаза смотреть: признак враждебности, агрессии. Видимо, просьбу Первуши понял. Как только волкодлак отошел, подкатился Пострел. Все же побаивался щенок волка, хоть и не обижал он его. Первуша потрепал щенка по загривку:
– Ты тут не ссорься с волком, мирно живите.
По тропинке в лес зашел, в укромном углу обратился в стрижа, взмыл в небо, описал круг над хутором. А потом в полуденную сторону. Путь уже знакомый. По весне пешком его проделывал, на днях пролетал. К полудню внизу село Мамоново осталось, узнаваемые с высоты избы Шигона и Нифонта. Потом Елец, дальше тоже виденная дорога. А уж как Ведьмин лес показался, опустился у пожарища, к могиле Коляды. Все стоит ровно в том виде, как Первуша оставил. Жители окрестных сел не ходят, зная о смерти Коляды. Баяли – ученик его в избе сгорел. А еще боялись нечистой силы в лесу. Когда знахарь жив был, нечисти и нежити спуску не давал. А ноне за грибами и ягодами ходить опасались, были нежелательные встречи. Посожалели уже не единожды о смерти Коляды, да сделанного не вернешь. Первуша из стрижа в человека обратился, присел около могилы:
– Здравствуй, Коляда! Прости, что долго не был, пришлось избу твою и лес покинуть, скитаться. За науку твою большая благодарность и низкий поклон.
Первуша поднялся, поклон земной отвесил.
– Не смог в полной мере величие твое оценить. Умен ты безмерно, да по молодости и глупости своей не удалось каждый миг в пользу обратить. Брюхо больше интересовало – кулеш будет или рыба. А теперь уже поздно. Но ремеслу твоему не изменил. С нечистью и нежитью борюсь в меру сил, болящих пользую. Советы твои помогают. Если не всегда достоин тебя был – прости. А сможешь иной раз помочь, совет вовремя дать, благодарен буду. Ноне к басурманам направляюсь, брата из неволи выручать.
И вдруг голос Коляды в голове, тихий: «Созрел значит, пора пришла. Под Кафой он».
Первуша подскочил, обернулся. Не шутит ли кто над ним? Никого. Стало быть – не послышалось. Дух Коляды весть подал. Приободрился Первуша: добрую весть знахарь подал. Не сказал – воротись, ибо голову сложишь, а место указал.
Первуша месту упокоения тела учителя поклон отбил. А потом быстрым шагом к своей бывшей деревне. Так никто на месте разоренных хозяйств не поселился, примета дурная. Первуша тоже первый раз сюда шел, как от басурман сбежал. То Коляда не пускал, то сам идти боялся. Что он увидит? Косточки своих близких? Останки соседей? А теперь отважился. Думалось – злости наберется, да не ко всему миру, а к башибузукам злопакостным. Зло копить в себе не надо, еще Коляда не раз ему повторял. Иначе зло против тебя обернуться может. Добро и зло существовали и существовать вечно будут, и одному без другого никуда, вечные антиподы.
По старой памяти землянку семьи своей нашел; почти обрушилась. Рядом кости, выбеленные солнцем, ветром и дождями. Отца опознал и матушку по истлевшей одежде. Домовины не было, как и досок, чтобы гроб сколотить. Прошелся по уцелевшим избам, нашел кусок грубой холстины, лопату. Инструменты татарам не нужны, работать они не умели и не хотели, для этого рабы есть. Забирали все, что имело ценность, могло быть продано. Первуша к землянке вернулся, обочь ее могилу вырыл. Здесь жили, здесь погибли оба, пусть в общей могиле упокоятся. Скелеты холстом обернул, опустил в могилу бережно, рядком. Да за лопату взялся. Когда холмик земляной над последним пристанищем родителей готов был, отыскал заржавевший топор. Направил на камне, от соседской сараюшки отодрал деревянные бруски, соорудил крест, на могиле установил. Все же христиане, честь по чести быть должно. Теперь колпак с головы скинул, заупокойную прочел. Давно еще выучил, как раз к этому моменту.
