С крыльца на собаку глянул – спит. К тыну кинулся, по веревке наверх вскарабкался. Веревочную петлю с заостренного бревна сбросил: нельзя следов оставлять. Сам с тына спрыгнул. Не удержался на ногах, на бок упал. Поднявшись, одежду отряхнул. Не спеша, вразвалочку село по задам обошел – и на тропинку к хутору. Руку на сердце положа, неприятно было. Как тать действовал, только что не украл ничего. Но в чужое жилье забрался и смертельную ловушку для колдуна приготовил. Теперь только ждать, чем кончится. Хован не дурак. Злобен и злопамятен, но умен. Может быть, какие-то чары колдовские задействует, узнает, что чужак в избе был. Даже если человек покинул комнату, остается невидимый для простых людей след. Да не на полу, а в воздухе.
С Купавой пообедал щами да с ржаным караваем. На лавку улегся, припоминать стал. Все ли правильно сделал? И подскочил. Вот же дубина стоеросовая! Опрометью из избы кинулся, по дорожке к селу мчался как на пожар. Пса-то Хована он наговором усыпил, так и дрыхнет. Вернувшись, Хован насторожится сразу. Вопрос в том – вернулся Хован или нет? Запыхавшись, по задам к владению ключника подошел. Прижавшись спиной к тыну, отворотный наговор прочитал. Потом к щелке в заборе приник. С этого места собачьей будки не видно. По улице кто-то проехал на телеге. Сразу послышался басовитый лай. По голосу опознал – пес Хована гавкает. Фу, пронесло! И как же он обмишулился?
Глава 8
Конец хована
Когда вернулся на хутор, его встретила встревоженная Купава:
– Что случилось? Ты убежал, как пчелой укушенный.
– Пустое, забыл кое-что.
Мелочь упустил, но все могло сорваться. Вроде память хорошая, а оплошал. Утром, после завтрака, стал туески с медом в тачку укладывать. Вдруг приближается стук копыт. К избе всадник подлетел – мужик в косоворотке.
– Ты Первуша-знахарь будешь?
– Я.
– С ключником неладно что-то. Собака его всю ночь выла. Сам не выходит. Мы уж и камни в избу кидали, полагали – спит крепко. Ворота изнутри заперты, а и войди – пес у него зело огромен и зол.
– И что же ты предлагаешь?
– Дык Хована посмотреть. Вдруг занедужил тяжело.
– Я не против, а собака?
– Лестницу подтащим, по ней через тын переберешься. Собака-то на цепи, не спустил ее вечером Хован.
– Ну коли так, пойду.
– За мной на лошадь садись, все быстрее будет, и держись покрепче.
Лошадка не верховая, а ездовая. Под телегой привыкла ходить, а не скакать. И седла на ней нет. Мужик выпряг ее да на спину дерюжку кинул. Трясет сильно, держаться только за мужика можно. Уже на ходу Первуша спросил:
– А ты-то каким боком к Ховану?
– Дык подать привезли, рыбу вяленую. Связки в амбаре подвесить надо, на сквознячке. А он не открывает ворота. Не ко князю же в Елец ехать? Эдак до вечера не обернемся.
Перед воротами Хована уже небольшая толпа собралась, человек тридцать. Беседуют меж собой, что же случиться могло? Первуша с мужиком с лошади спрыгнули.
– Знахаря привез, – громко объявил мужик.
– Пусть посмотрит! – завопили в толпе.
– Лестницу давайте, я пса опасаюсь, – заявил Первуша.
Что толпа – это неплохо. Без соизволения хозяина в чужой дом входить – преступление, за то под княжеский суд попасть можно. Но не тайком он делает, по просьбе селян. Видоки-свидетели есть.
Мужики лестницу к тыну подтащили с левой стороны от ворот. Первуша наверх взобрался, спускался уже по полотнищу ворот, ступая на поперечные жерди. Пес, видя чужака, исходил неистовым лаем. Глаза зеленые, изо рта слюна летит, с цепи рвется. Серьезная псина, если с цепи сорвется или ошейник порвется, быть беде. Мужики уже телегу к тыну подогнали, на нее взобрались, из-за тына выглядывают, советы подают:
– Ты, знахарь, избу-то слева обойди. Так собака тебя не достанет.
Цепь аршина четыре длиной. Первуша бочком-бочком мимо пса да вдоль стены избы. Обошел строение, да на крыльцо. Мужики его увидели.
– Ты сначала в дверь постучи! – советуют.
Первуша демонстративно кулаком в дверь забарабанил. Спустя немного повторил еще раз. Повернулся к мужикам, развел руками. Те кричат громко, перекрикивая остервенелый лай пса:
– Зайди, мы видоками будем!
Заходил Первуша осторожно, помятуя о змеях. Укуса одной гадюки хватит, чтобы концы отдать, а их в избе три. Из сеней в комнату, ногами за порогом потопал сильно. Змеи не слышат, но телом сотрясение ощущают великолепно, будут прятаться. Около открытого сундука валялся мертвый Хован. Кожа багрово-синяя, такая бывает от действия змеиного яда, в жилах кровь сворачивается, на открытых участках тела следов укуса гадюки не видно. Следы характерные – две кровавые точки по соседству. У змеи ядовитый яд через два верхних передних зуба в тело жертвы впрыскивается. Коли сразу после укуса яд из ранок отсосать да сплюнуть, смертельного исхода может не быть. Скорее всего, Хована гадюка цапнула, он в сундук полез за противоядием, если имел. Либо за чернокнижием своим, надеялся заклинанием действие яда остановить и не успел. Насколько Первуша знал, от укуса ядовитой змеи заклинаний нет, как и от яда, подмешанного в питье или пищу. Но змеиный яд действует очень быстро, и меры для спасения должны быть приняты мгновенно. Первуша в сундук заглянул. Множество свитков папирусных. Взял один в руки, развернул. Прочесть невозможно: персидская вязь текста, кабаллистические знаки. Швырнул обратно. Выскочил на крыльцо, закричал:
– Мертвый хозяин! Похоже – удар его хватил, холодный уже. Мне тут делать нечего!
Первуша избу обошел, по жердям на ворота взобрался. Мужики помогли на подводу спуститься.
– Обскажи, что видел.
– Мертвый лежит у сундука с бумагами. Синий весь, с багровыми пятнами, закоченел уже. Умер вчера.
– Кондратий хватил, точно, – авторитетно заявил один из мужиков.
Кондратием в народе называли апоплексический удар, кровоизлияние в мозг. А для Первуши – как бальзам на душу. О змеях не заикнулся никто.
– Как теперь хоронить будем? Собака во двор войти не даст.
Ну, это Первуше уже не интересно. С телеги спрыгнул, на хутор отправился. Вроде человек умер, а у него как камень с души упал. Для других – печаль, тризна. А только обличьем Хован человек, а душа черная, воистину – порождение Дьявола. Не доходя до хутора, свернул на дорогу, ведущую к Марьиным Колодцам. Любопытство снедало – спал морок с жителей или нет. Путь быстро одолел. Остановился на опушке. Деревня перед ним как на ладони. Со стороны поглядеть – обычная жизнь. Селяне ходят, дети бегают, в «пятнашки» играют, да в лапту. Слышно, как хрюкают свиньи, мычат коровы, кудахчут куры. Жизнь идет, а не замерла, какой он увидел деревню в первый раз. Только жители о мороке не помнят и не знают, кому обязаны избавлением от заклятья. На обратном пути Первуша песни распевал почти в голос, не слышит же никто. И голос был, и слух, а петь прилюдно стеснялся, песен мало помнил. Мать петь любила, да не все слова песен запомнил Первуша. А от Коляды песен не слышал никогда.
