– Первуша, ты ли?
– Я. Не беспокойся, все хорошо, татей связал я. Узнать хочу, кто такие.
– Отпустил бы ты их с Богом.
– Не, урок преподам, пусть дорогу сюда забудут. Ты печь топи, кашу готовь.
Сам ведро воды в ручье набрал, щедро плеснул на лица татей. Вздрогнули, в себя пришли.
– С пробуждением вас, голубчики, – ехидно сказал Первуша. – По шерсть пошли, да сами стрижены оказались!
– Эй, парень! Ты что собрался делать? – встревожился один.
Тать видел пеньковую веревку на шее у другого и на своей шее ощупал грубую пеньку.
– А что с татями ночными на Руси делают? И все честно, по «Правде».
– Погоди, давай миром решим, – вступил в переговоры второй.
Как раз он с ножом на Первушу кинуться собирался.
– А разве в чужой монастырь со своим уставом ходят? Ты с ножом ко мне в незваные гости пришел. Жизнь мою забрать пришел, так будь готов к тому, что я твою заберу.
– Погоди, не торопись. У меня в мошне деньга бренчит. Забери и отпусти.
– Мне неправедно нажитые деньги не надобны. Если возьму – чем я лучше вас буду? А вздерну, люди спасибо скажут.
– Тайну откроем – обогатишься.
– Враки. Если бы ты мог, сам обогатился. А ты еду воруешь, стало быть, жизнь твоя ломаного гроша не стоит.
– Деревня есть. Избы целы, люди. Только люди те застыли, не шевелятся. Сказывают – ночью оживают.
– Кто сказывает?
Тати переглянулись, ответа не дают. Первуша ногой одного пнул, другого:
– Поднимайтесь. Сейчас вешать буду, время только отнимаете.
Заголосили тати, в угрозу поверили. Кому умирать охота, когда зелень вокруг, птички поют – лепота!
– Не бери грех на душу. Отдай сельскому старосте.
– Неуж подельник? Думаете – отпустит?
– Лучше в узилище или в каменоломне, чем на суку висеть.
Первуша подумал немного. В самом деле, лучше в село отвести. Старосте с рук на руки сдать. Тот наверняка на княжий суд отвезет. Как князь решит, так тому и быть. Шагнул к татям, за веревку взялся. Они подумали – петли на шеях затягивать будет. Один зачастил:
– Про деревню не врали. Сам видел, только страшно там, убег я.
– Где? Как называется?
– Марьины Колодцы, отсель на закатную сторону верст пять.
– К старосте отведу, ежели скажете, кто на сей хутор навел.
– Ты сам. Башмаки новые, на торгу денежкой расплачивался, подумали, не беден. Следом пошли. А не выходил бы ты, так и ушли бы тихо с добычей.
– Вон что!
Злость захлестнула Первушу. На татей, на свою неосторожность, беспечность. Схватил посох и давай охаживать. Мужики в голос кричать. Стоя с петлей на шее не увернешься. Славно поколотил, самого пот пробил. Мужики уже не кричат, только стонут. Первуша посох оставил, присел устало. Отдохнув чуток, выдернул у каждого из головы по длинному волосу, узлом завязал, прочитал наговор на порчу. Потом петли с шеи каждого снял. Тати так и рухнули на траву. А Первуша им:
– Вернетесь если, предупреждаю – оба ослепнете навсегда. Наговор мой крепкий, никто снять не сможет. А теперь скройтесь с моих глаз, пока не передумал.
Оба татя, поддерживая друг друга, пошатываясь, двинулись по тропинке. Первуша им в спины крикнул:
– И приятелям своим накажите хутор стороной обходить, ибо кара жестокой будет, никто живьем не вернется.
Мужики, хоть еле держались, шаг ускорили. Ох, все тело у обоих болит, теперь не скоро о преступном ремесле вспомнят. Первуша задумался. Правильно ли поступил? Одобрил бы его поступок Коляда, если бы жив был? Пожалуй, не бил бы так сильно, но наказал бы по-другому, это точно. Нельзя обиды спускать, от этого беды множатся.
Первуша в дверь избы постучал:
– Купава, это я, все хорошо, тати ушли, миловал я их. Каша готова?
Дверь открылась.
– Немного подождать надо, не поспела.
– Я в амбар, надо мешки разобрать. Представляешь, наши запасы унести хотели.
Первуша мешки затащил в амбар, по полкам разложил. Надо на амбарную дверь замок ставить, сейчас она палочкой подперта, больше от ветра, да чтобы живность не забрела. Не эти, так другие недобрые люди наведаться могут. В долгий ящик откладывать не стал. Подумавши, припомнив увиденное ранее, сделал запор хитрый: на деревянной оси качающаяся толстая плашка вроде коромысла. На верх двери от нее тонкая бечевка. Потянешь, дверь откроется, отпустишь – под собственным весом коромысло опускается, концы за проем дверной заходят. В темноте, да и днем, кто не знает, петельку веревочную и не углядишь.
Купаву позвал, показал и объяснил, как запором дверным пользоваться. Иначе без харчей остаться можно. Как их раньше не обокрали, когда на торг ходили? Хутор вообще без пригляда оставался. Да и уйди он по делам, что с непрошеными гостями Купава сделать сможет? Защитника надо, собаку. Взять щенком, тогда хозяину за кормежку и будку собачью верна будет. Человек продать и предать может, а собака хозяина – никогда. А только где щенка взять? На торгу у селян поспрашивать надо.
За хозяйственными хлопотами время пролетело, завтракать сели. Купава кусочки получше подкладывает.
– Ты что суетишься? – заметил Первуша.
– Как же? Защитник в доме. Не думала я, что отважишься выйти ночью один, да против двоих мужиков. У них ножи могли быть или кистени, дубины.
Про нож у татя Первуша благоразумно умолчал, зачем волновать? А из головы не выходили слова про странную деревню. Тать ее назвал – Марьины Колодцы. Коляда о таком не рассказывал. Тать соврал или Коляда не знал? Первуша сам решил проверить. Время раннее, пять верст туда, столько же назад, там осмотрится. До вечера вполне обернуться успеет. Взял посох, Купаву предупредил:
– К вечеру вернусь!
Шагалось легко, весь груз – только посох. Плохо, что направление приблизительное. Однако набрел на дорогу. Когда-то наезженная, аж колеи набиты от тележных колес. А ноне травой поросла, поскольку движения давно не было. Первуше интересно. Неужто деревню никто не посещает? Или вымерла вся? Побаивался нескольких моментов – не чума ли в деревне либо другая напасть? Но не зря говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Деревня открылась неожиданно. Выбрался из леса, а деревня – как на ладони. Невелика, одна улица в два десятка домов. Причем избы крепкие, дебелые, каждое хозяйство забором огорожено. На задних дворах амбары с поверхом, что не часто увидишь, бани, коровники и птичники. И сразу понятно, почему в названии слово «колодцы». Не вороты стоят, а «журавли-качалки». Постоял немного, присматриваясь и прислушиваясь.
День в разгаре, люди должны ходить, куры и гуси расхаживать, свиньи в грязи купаться. И вся скотина должна мычать, хрюкать, кукарекать. Но тишина гнетущая, пожалуй, даже мертвая. По спине холодок пробежал, и чувство опасности возникло. Захотелось развернуться и уйти восвояси. Пересилил себя, к деревне пошел. У первого же хозяйства в ворота постучал, покричал. Безответно. Калитку толкнул – распахнулась. Еще раз покричал, чтобы за татя хозяева не приняли. А в душе тревога нарастала, страх появился. Открыл дверь в избу и замер. В сенях мужик стоит. Одет-обут, застыл неподвижно, как статуя. Первуша сразу понял – не мертвый он, глаза открыты, поблескивают, кожа чистая, нет трупных пятен, следов разложения, как и запаха соответствующего. Окликнул хозяина:
