– Так ты знаешь?
Попытался присесть мельник, но сил уже не было, и он свалился на лавку.
– Ужель думал, один такой хитрый? Да и не хитрый ты, а злой и кровожадный.
– Ой, сил нет, как болит! Помоги, отблагодарю.
– Эка, спохватился! Сам должен знать, от цикуты противоядия нет. Последние минуты твоей поганой жизни на земле истекают. И поделом! Из всей деревни один человек остался! Не татары в деревню нагрянули! Они враги. А ты свой, а людей перевел. Судьба тебя наказала, скоро перед Высшим судом предстанешь. А там книги черные не помогут. В аду гореть будешь.
– Будь ты проклят!
Это были последние слова мельника. Он начал дергаться, его били судороги. Потом изо рта пена пошла, мельник сознание потерял. А вскоре выгнулся дугой, захрипел и умер. Лицо его, доброе при встрече, приняло выражение злобное, какова была сущность его. Горевать о нем некому, как и погребать.
Первуша избу обыскал. В сундуке черные колдовские книги отыскал. Чтобы не достались никому, сразу бросил в топку печи. Вспыхнули страницы ярким пламенем, в комнате сразу серой запахло. Мертвое тело мельника ворочаться стало, как будто само в огне горело.
Первуша плюнул в его сторону:
– Изыди, сатана!
В сенях у мельника несколько мешков с мукой. Первуша решил Мышату известить. Прошелся по деревне. Тихо! Не кудахчут куры, не хрюкают свиньи, не слышно людских голосов. Вымерли все, как в эпидемию чумы.
Мышата уже двор от гнилой мертвечины очистил, занялся ремонтом двери.
– Хозяин, не торопись. Не придет к тебе ноне и отныне ни одна нежить, если только дикий зверь забредет. Так что факелы можешь не делать.
– Правду ли баешь?
– Мельник пакостил. А ныне сам дух испустил. У него в сенях мешки с мукой. Заберешь?
– Без них не сдохну, гори они синим пламенем.
– Правильные слова, верные.
Первуша к избе мельника вернулся. Нашел на поварне масло, обильно полил им деревянные вещи – лавку с мельником, стол, сундук. Затем совком выгреб из печи горящие головешки, широким жестом рассыпал по полу. Еще раз совком рдеющие угольки из печи достал и рассыпал. Масло гореть начало чадным пламенем. Потом вспыхнула лавка с мельником. Первуша вышел во двор. Сжечь бы амбар и сараи, да опасно, огонь на другие избы перекинуться может, тогда вся деревня сгорит. А в деревне еще Мышата, ему здесь жить, деревню возрождать. Отказался от затеи, на улицу вышел. От избы уже серый дым валил. Первуша наблюдал – не завьется ли над печной трубой дым причудливо, не вылетит ли вон подлая душа чернокнижника. Разом крыша занялась. Дождей уже давно не было, седмицы две-три, все сухое. Через немного времени уже вся изба оказалась пламенем объята.
К Первуше Мышата спешит, в руке ведро. Издали кричит:
– Чего глазеешь? Тушить надо, пока соседние избы не занялись.
– Охолонь. Одна изба и сгорит.
– А мельник где?
– Где ему быть? В избе. Запамятовал, как я сказал, что он дух испустил?
– Я думал – ты для красного словца.
– Все, Мышата, кончились твои мучения. Чистая теперь деревня. Бояться нечего, жаль только людей.
– Появятся, – уверенно сказал Мышата. – Погоди две-три весны да проведай. Не узнаешь деревню.
– Даст Бог, приду.
– Самым дорогим гостем будешь. Я кашу в чугунке ставил. Поди – поспела. Пойдем откушаем.
Глава 5
Черные птицы
Подкрепились кашей, Мышата масла не пожалел. Вид довольный, хоть и один в деревне остался. Времени уже далеко за полдень. После обеда отправились посмотреть, что там с избой мельника. А сгорела вчистую, только каменный фундамент остался. Головешки еще дымились, и запах вокруг стоял горелого мяса. Как ни странно, строения вокруг избы не загорелись и не почернели от копоти.
– Для кого-то фундамент готов, – сказал Мышата. – Руби лес, строй избу.
– Место нехорошее, не надо здесь строиться. И другим скажи, – ответил Первуша.
– Твое слово для меня – закон.
Первуша раздумывал. Уйти сейчас из деревни – не успеет отойти, вечер настанет. В голом поле, а тем более в лесу, ночевать не хотелось. Решил – с утра в путь двинется. Мышата побаивался в ночь один оставаться. Нежить порубили, но кто его знает, какой неприятный сюрприз ночь преподнесет. Забежал вперед Первуши:
– Ты же останешься сегодня ночевать?
– Побаиваешься?
– Есть немного.
– Так и быть, переночую. А завтра в путь.
– Деревня опустела, занимай любую избу и живи на готовом.
– Хм, Мышата. Чтобы жить здесь, надо скотину держать, пахать – сеять, а я другому обучен. И в своем ремесле больше пользы принести могу.
– Это верно, не подумал. Кабы не ты, не я остался бы в живых, а мельник.
– Во-во, заселил бы в избы нечисть, путников убивал, люди стороной начали деревню обходить. Получилось бы гнездо чернокнижное, колдовское. А это княжеству угроза.
– Эка мельник замахнулся!
– Похоже, планы большие были. Да сейчас перед апостолом Павлом стоит.
– Чтобы не только тело его сгорело, но и душа в огненном аду мучилась. Много загубленных жизней на нем, ой много!
Вдвоем закончили ремонт двери, навесили.
– Бревном будем подпирать? – поинтересовался Мышата.
– Нежить не придет, если только дикий зверь, да и то сомнительно. Запах отпугнет. Порубленная нежить, пожарище. Не по нраву зверью сие. А доброго путника, случись он, сам приветишь.
– Вот удивляюсь я тебе. Молод, а рассуждаешь здраво. Я ведь постарше тебя буду, почитай – в два раза. А главенствуешь ты. Почему так?
– У каждого свое умение. Ты, скажем, силен в одном, я в другом. Начни сейчас сеять, я тебе первенство уступлю.
– Устал я сегодня, да и ночь бессонная выдалась. Давай почивать.
– И я не против.
Через несколько минут оба уснули. Сутки на ногах провели, и не в самых приятных хлопотах. Через разорванный пузырь на маленьком оконце поддувал свежий воздух. От печи теплом веяло. Благодать! Ночь прошла спокойно. Да и кому бесчинство учинять, если со всей деревни их в живых только двое.
Утром поднялись рано, с солнцем. Мышата печь растапливать начал, а как разгорелась – чугунок с водой поставил. С ледника, что под амбаром был, принес копченого сала шматок. Потом примерился, половину отмахнул. Одну часть нарезал тонкими пластинами – кулеш заправить. Вторую половину в чистую тряпицу завернул.
– Первуша, это тебе запас в дорожку. Не побрезгуй, от чистого сердца. А еще полкраюхи хлеба. Больше бы дал, да нет. На завтрак оставил немного.
