Катя была деревенской красавицей, училась на бухгалтерских курсах. Через четыре месяца после свадьбы она почувствовала себя плохо, в больнице сказали, что у нее саркома. Пять дней она молчала, а на шестой разделась догола и выбросилась из окна одиннадцатого этажа. Ее смерть была ужасна, но еще ужаснее было то, что голая Катя лежала на асфальте и любой прохожий мог пялиться на нее, пока тело не увезли. Андрей не мог понять, зачем она разделась, почему переступила эту черту.
– Стыдоба-то какая, – сказала теща, когда Андрей рассказал ей по телефону о смерти Кати. – Вези-ка ее сюда, здесь похороним, только никому не рассказывай, что она померла нагишом.
Тещу Андрей никогда не видел – на свадьбу она приехать не смогла: «На мне сын да скотина».
Продав остатки товара и рассчитавшись с хозяином квартиры, Андрей поставил гроб с телом жены в кузов грузовичка и выехал из Москвы.
До деревни было километров триста по шоссе, а потом около двадцати по лесным дорогам.
Был канун Нового года, смеркалось, узкое обледеневшее шоссе заметало снегом, гроб в кузове погромыхивал, когда грузовичок подпрыгивал на выбоинах, Андрей курил, глядя в темноту.
Он никогда не боялся будущего и не копался в прошлом. Жил в согласии с собой, хотя согласие это носило характер подчас взрывоопасный. Но после смерти жены в его мире что-то треснуло, и из трещинки потянуло такой тьмой, такой стужей, таким ужасом, с какими он еще никогда не сталкивался. Дело было не в самоубийстве жены, не в том, что молодая женщина отказалась от борьбы, а в том, что она выпрыгнула из окна голышом. Он и себе не сразу признался, что дело было именно в этом: так это все было дико, нелепо, даже комично, пусть и дьявольски комично. Разумеется, она была не в себе, только этим и объясняется ее поступок. Но эта мысль теперь казалась недостаточной, а другой не было, потому-то мир и треснул, и из этой чертовой трещинки тянуло мраком и холодом, словно из какой-то древней пещеры, где в смрадном мраке возятся безглазые чудовища, пожирающие друг дружку, чешуйчатые, покрытые ядовитой слизью бессмертные монстры, само существование которых – даже знание о них – отравляет мир, лишая его смысла…
Когда он свернул на лесную дорогу, снегопад усилился.
Машина то проваливалась в глубокую колею, оставленную лесовозами, то подскакивала на гнилых бревнах, вмерзших в землю.
Внезапно раздался громкий треск, и поперек дороги рухнула ель. Андрей затормозил, вышел из машины, огляделся, сделал шаг к обочине – нога провалилась по колено в снег. У него не было с собой ни пилы, ни топора, чтобы убрать дерево, а придорожные канавы тут были слишком глубокими для его грузовичка. Вернувшись в кабину, достал карту и понял, что придется возвращаться на шоссе и километров через десять снова сворачивать в лес, чтобы добраться до деревни по другой дороге, которая, похоже, ничем не лучше этой. Убрал карту в бардачок, попытался сдать назад – машина осела, колесо во что-то уперлось.
Андрей снова выбрался из машины и справа за деревьями увидел три мутных огня, которые приближались к дороге. Через несколько минут из снежной круговерти выступили человеческие фигуры – трое мужчин с фонарями в руках шли к машине, проваливаясь в глубокий снег. Они были низкорослыми, широкоплечими, в шапках с опущенными наушниками.
– Здорово, мужики, – сказал Андрей, когда троица выбралась на дорогу. – Помощь нужна – застрял…
Один подошел к заднему борту машины, пнул сапогом колесо. Второй протянул руку, и когда Андрей пожал ее, третий ударил его чем-то по голове. Андрей навалился на того, что был ближе, они упали боком, что-то хрустнуло, и в тот же миг Андрей потерял сознание.
Очнувшись, он увидел перед собой женщину в ватнике, подпоясанную широким кожаным ремнем. В руках у нее была палка, утолщавшаяся книзу. На голове у женщины, поверх платка, была надета шляпа с узкими полями. Котелок, вспомнил Андрей, котелок как у Чарли Чаплина. Левая щека у женщины была темнее, чем правая.
– Хватит, Тусик! – крикнула женщина. – Иди сюда!
Андрей повернул голову и увидел в нескольких шагах от себя девочку в шубке, которая однообразно била толстой палкой по сугробу, из которого торчали чьи-то ноги.
– Кому говорю! – крикнула женщина.
Девочка с палкой подошла, поправила остроконечную шапку, сползавшую на лоб, шмыгнула носом.
– Что в кузове? – спросила женщина.
– Катя в кузове, – сказал Андрей. – Жена.
– Скажи, чтоб сюда шла.
– Она мертвая. В гробу.
Женщина встала на колесо, подпрыгнула, заглянула в кузов.
Девочка подошла ближе, вытирая лицо варежкой.
– Идти можешь? – спросила женщина, спрыгивая на снег.
– Нет, – сказал Андрей. – Кажется, нет.
– А ты не неткай, а попробуй.
Он попытался двинуться – правую ногу пронзила острая боль.
– Ладно, – сказала женщина, поворачиваясь к девочке. – Тащи сюда санки.
Девочка скрылась в темноте.
– Вижу, и ботинки с тебя они сняли…
– Откуда они такие?
– Из Колчина, – сказала женщина. – Колчинские они, шпана. Вечно под ногами путаются. Ну да теперь не будут. Этот точно не будет. – Кивнула на сугроб, из которого торчали ноги. Высморкалась в снег. – Куда ехал-то?
– В Красное. Там теща живет. Щурцова Марина – слыхали?
– Слыхала, – сказала женщина. – Но знать не знаю.
Девочка притащила большие санки, на которых лежал мешок.
– Ближе, – приказала женщина, подхватывая Андрея под мышки. – А ну-ка!
Она приподняла его, и Андрей снова потерял сознание.
Несколько раз он приходил в себя и опять терял сознание, когда падал с санок, заваливавшихся на кочках. В памяти остались заснеженные ели, широкая спина женщины, остроконечная шапка девочки.
Наконец санки остановились.
Андрей открыл глаза.
Вокруг было темно, пахло навозом, снег больше не падал на лицо.
– Ни щепочки кругом, – сказала женщина, выходя из темноты с фонарем в руке. – Костра не развести.
Когда она приблизилась, Андрей понял, почему ее левая щека была темнее, чем правая: половина лица у нее заросла седым волосом.
– Где мы? – спросил он.
– В телятнике мы, – сказала женщина, опускаясь на корточки. – Тусик, иди сюда, здесь солома…
Девочка вышла из-за спины Андрея и села рядом с женщиной.
– Почему Тусик? – спросил он.
– Светка она, – сказала женщина. – Мы ее Светусиком зовем – вот и Тусик.
– Дочь?
– Внучка. Дочь в Москве шлындает.
– Работает?
– А хер ее знает, что она там делает.
– А где живете?
